– Кыш! Убирайся! – машу на него рукой. Он расправляет свои крылья в стороны. На секунду мне кажется, что он затмевает ими весь белый свет. – Кыш! Кыш! Глупая птица! Здесь ничего нет для тебя.
– Кар! Кар! Кар-р-р! – птица важно шагает по оградке в сторону надгробия. – Кар-р-р! – снова отчетливо каркает ворон и, прыгнув вперед, усаживается на памятник.
Я медленно поднимаюсь, смотрю, как ворон пристально вглядывается в мои глаза. Снова галлюцинации. Ты снова хочешь видеть то, чего нет, Максим. Это всего лишь птица. Большая черная птица, которая почему-то не боится человека. Медленно протягиваю к нему руку, он важно смотрит и даже не думает улетать. Вижу, как подрагивают его черные глаза, в которых я отражаюсь, словно в зеркале. Мне кажется, он улыбается. Но разве птицы могут улыбаться? Внезапно правую руку пронзает острая боль: сигарета дотлела до фильтра и обожгла мне пальцы.
– Кар! – кричит ворон и тяжело поднимается в воздух, пролетая в нескольких сантиметрах над моей головой. – Кар! – значит, все же птица. Значит, все же показалось.
Мороз крепчает, и я пытаюсь спрятаться в собственном теле, по-черепашьи вжимая голову в плечи. На улыбающемся, вечно молодом лице моей жены застыла капелька растаявшей воды. Наверное, она появилась в тот момент, когда я смахивал с портрета снег. Льдинка, словно слезинка, поблескивает на ее щеке. Снова знак или совпадение? А может, я попросту ищу в обычном необычное, наделяя простые вещи сверхъестественным смыслом? Моя семья, наверное, сейчас в раю. Хотя почему «наверное»? Естественно, они в раю, или иначе Богу придется ответить мне за это! Иначе я выберусь из самой Преисподней и навешаю Господу таких затрещин, от которых распятие на кресте покажется ему детскими покатушками на карусели! Нащупываю в кармане свернутый листок бумаги, который Петр оставил для меня. Как всегда, послание с многозначительным текстом из серии «догадайся сам». Интересно, а он сам-то знает, чего хочет от меня, да и от себя тоже? Как только я вышел на финишную прямую, он, словно крыса, все бросил и спрятался! Оставил то, что строил. Оставил людей, которые приходили к нему. Оставил меня! Почему? И к чему эти записочки? Разворачиваю бумагу, с недовольством прочитываю текст еще раз. «Смерть – всего лишь начало новой жизни». Что за бред?! Мну бумагу в ладони и убираю в задний карман джинсов.
Ближе к вечеру заваливаюсь зачем-то в кабак. Всегда старался избегать таких мест, а тут словно черт дернул и затащил меня сюда. Сижу в самом дальнем углу, гремит музыка, туда-сюда шныряют официанты. В полуподвальном помещении под потолком сизым облаком висит густой табачный дым. Вращаю в руке стакан виски со льдом, смотрю, как спиртное скатывается по его неровным граням. Этот стакан не первый и не последний за сегодняшний вечер. Делаю большой глоток и громко ставлю его на стол, щелкаю пальцами проходящей мимо официантке, указываю на пустую посуду. Она кивает головой и приносит мне еще.
В таком месте всегда находится шайка отморозков, которая после принятого на грудь пытается доказать всем, что они круче всего мира. Сегодня мне на это плевать. Хочется просто набраться и уснуть, желательно, в собственной постели, а не в каком-нибудь подъезде, как это частенько бывает. Делаю еще глоток и откидываюсь назад, натягиваю капюшон на голову, скрещиваю на груди руки и прикрываю глаза. Полумрак скрывает меня от лишних глаз, я немного ерзаю, пока не нахожу для своего тела удобное положение. Громкая музыка, брань, суета и звон посуды – идеальная колыбельная.
– Я боюсь.
– Чего? – откладываю книгу в сторону и поднимаюсь с кресла.
– Боюсь потерять тебя. Что я тогда буду делать с двумя детьми? – Кристина смотрит на меня своими большими, красивыми глазами, ее взгляд серьезен и не на шутку испуган.
– Не говори ерунды. Что может со мной произойти? Я тут и ты тут. Сын в садике. Все самое страшное с нами уже случилось, – я обнимаю жену и прижимаю к себе, целую в макушку. Ничего не бойся. Мы вместе. Все у нас будет хорошо. Вместе состаримся, станем дедушкой и бабушкой, проживем долгую-долгую жизнь. Еще и внуков понянчим.