Гунда помолчала, глядя на меня.
- А когда старики решили отправить тебя по реке, Суэго сказал, что этому не бывать, он не позволит, а если его не послушают, он убьет Мандру. Но я его уговорила не делать этого, ведь тогда его самого убили бы, а, может быть, и нас всех… Суэго ушел и пропадал где-то несколько дней. Потом он вернулся, но я заметила, что он изменился – стал меньше говорить, и совсем не смеялся. Чаще сидел мрачный и молчаливый. Мы даже думали с ним совсем уйти из Ку-Пио-Су, но я опять уговорила его остаться. Я верила, что ты вернешься, и мечтала дождаться тебя. А потом он умер…
- Мать, расскажи, что с ним случилось, - попросил я.
- Он ушел на охоту весной, и не вернулся. Через три дня его пошли искать. И нашли… мертвого…
- Как?
- Он поднял медведицу с медвежатами, а это очень опасно. Рогатина сломалась, и медведица убила его… Разодрала ему живот… Но, до того, как умереть, он прошел полдороги до поселка. Он шел ко мне, я знаю! Он всегда говорил, что хотел бы умереть, держа меня за руку…
Гунда замолчала, слезы текли по ее щекам. Кунья подсела к ней поближе, и, достав из-за пазухи кусочек мягкого белого меха, старательно вытерла ее лицо. Справившись с собой, Гунда продолжала:
- Когда Суэго умер, я тоже хотела умереть. Но я надеялась, что ты, Уоми, вернешься ко мне… И вот, я дождалась. А теперь у меня прибавилась еще одна дочь. Это ты, Кунья… - и она ласково погладила мою жену по щеке.
Мы все помолчали, а потом я с трудом выговорил:
- Ну, мать, мы пойдем! Спасибо за обед… И за то, что ты есть у нас…
Гунда, как и вчера, ласково погладила нас по головам, как детей, и молча кивнула.
* * *
Выйдя на улицу и держась за руки, мы с Куньей пошли к своей хижине. Когда мы вошли, по-прежнему молча, и опустились перед очагом, который снова потух, я увидел, что по щекам Куньи текут слезы.
- Что ты, милая?
Поняв глаза на меня, она сказала:
- Как это страшно – потерять любимого человека! Уоми, обещай мне, что я умру раньше тебя!
Я выдавил из себя короткий смешок:
- Вот уж это обещать трудно! Я все-таки мужчина, охотник и воин, а ты…
- Да, я всего лишь женщина. Но все-таки! У меня уже было столько возможностей… А если ты умрешь, я не переживу этого, я уже говорила!
- Ну, милая, что ты все о смерти? У нас вся жизнь впереди! Ну, так на чем мы остановились? Я же обещал тебе показать, что это был не сон! У нас сегодня день отдыха, помнишь?
Но, едва только Кунья потянулась ко мне, как за дверью вновь послышались шаги, и голос Азы сказал:
- Уоми, срочное дело!
Я вскочил и выглянул. Аза, запыхавшийся, стоял и смотрел на меня.
- Ты уж прости, сынок, что отрываю тебя от молодой жены, но… В общем, требуется твоя помощь.
- Что случилось, дедушка Аза?
- У толстой Даммы заболели сыновья, все четверо! А муж погиб, когда суаминты напали. Если с детьми что-то случится… Уоми, ты не мог бы…
- Конечно, о чем разговор! Пошли скорее! – и я, взглянув на Кунью, выскочил за порог.
Быстрым шагом мы направились к одной из крайних хижин, оставшейся целой после пожара. Войдя, я увидел десятка два детей, которые сидели на нарах, на шкурах, лежали на полу, или стояли у стен – от самых маленьких, еще грудных, до почти подростков. На нарах лежали четверо, самому младшему было года три, а старшему – около десяти.
Он прежде всего и привлек мое внимание. Его личико горело, глаза были закрыты, а руки бесцельно шарили по шкуре, которой были прикрыты дети. Подойдя поближе, я пощупал его лоб, и едва не отдернул руку, таким горячим он был. Уж не меньше сорока, точно, а может, и все сорок два!
Дамма стояла на коленях рядом с нарами, и, когда я коснулся ребенка, схватила мою руку и умоляюще поглядела на меня. Кстати, толстой ее прозвали не столько за объем, хотя худой она, уж точно, не выглядела, а за пухлые щеки и губы. Я присел рядом и всмотрелся в ребенка.
Двусторонняя крупозная пневмония, справа плеврит, легкое поджато скопившейся жидкостью, затрудняющей дыхание, да и вообще… Вполне возможно, что начинается сепсис…