По ответвлению главного тоннеля мы пошли за ним.
Вскоре увидели в конце каменного коридора людей, их фигуры, освещенные мощными прожекторами, отбрасывали причудливые тени на стенах подземного зала. Его выжгли лучами стационарных когератов вокруг гигантских контейнеров, громоздящихся посреди. Они выглядели до ужаса буднично и походили на продуктовые блоки сельскохозяйственной фирмы «Гулливер». «Вот они, древние нуклонки», — произнес рыжеволосый, его голос искажался переговорным устройством в костюмах или сильное волнение придавало ему нечеловеческие модуляции. Без приветствия и традиционного для землян пожатия рук к нам обратился коренастый бородач. В шаровидном шлеме его борода казалась тоже шарообразной.
До сих пор помню, он сказал: «Меня зовут Илиан Берн. Мы третий час ожидаем вас. Нужно все согласовать, остановиться на оптимальном варианте. Мы решили было законсервировать эту мерзость, но на двух контейнерах повреждены защитные рифы. Рано или поздно это приведет к взрыву. Значит, два контейнера придется аннигилировать. Что скажете на это вы?» — «А если восстановить защитные рифы?..» — брякнул я и тут же сам понял, что восстановление рифов, да еще в таких условиях, опасней аннигиляции. «Контейнеры пролежали почти восемьсот лет, на них даже смотреть нужно кротко, а нам за них нужно как-то взяться…» — почти крича закончил бородач.
Буркун писал, что в ту минуту я лично думал о сыне и жене, которые остались на Вериане, о тридцати шести прожитых годах и еще о Земле, о ее судьбе… Что ж, пожалуй, я тогда думал и об этом. Руки дрожали, помню, а ноги наполнились непонятной ватной субстанцией, не желающей меня держать… Я согласился первым начать аннигиляцию одного из контейнеров.
Долго возился у своего когерата на раздвижной треноге. Меня никто не торопил, хотя каждый понимал, что времени у нас в обрез: чувствительный счетчик Бакса сухо щелкал. Звук этот напоминал тиканье примитивного часового механизма в древнейших взрывных устройствах замедленного действия. Щелканье становилось все чаще и чаще, будто бы время ускоряло свой бег. Возрастал уровень радиации. Наши костюмы пока спасали нас, но счетчики отсчитывали неумолимое приближение опасности. Филигранность работы состояла в том, что прямой когератный луч мгновенно вызвал бы взрыв… У Буркуна это описано с любопытными подробностями. Короче, с первым контейнером мы канителились восемь суток, не прерываясь ни на минуту. Работали по очереди, часто сменяя друг друга.
Постоянную связь держал с нами Иван Моревиль, каждый раз справлялся о самочувствии, предлагал любую возможную помощь, от имени всех землян приветствовал нас и желал успеха…
Но вот уже начал захлебываться счетчик Бакса. Порой казалось мне, что чувствую, как тело пронизывает поток нейтронов. Костюмы почти не задерживали их.
Первым потерял сознание Лавро Белый, и сразу же за ним — Лукаш Гудым. Их немедленно вынесли работники медицинской службы, появившиеся неожиданно — до нашего вызова — из глубины главного тоннеля. Лишь тогда я понял: за нами непрерывно наблюдали. Осмотревшись при очередной передышке, заметил пять сигнальных огоньков телекариусов — значит, все эти дни нашу работу транслировали по всемирной телеинформационной системе…
— А почему вы отказались от помощи? Помнится, тогда шла речь даже о полной замене вас бригадой биокиберов… — робко перебил его журналист.
— Да, когда увезли Белого и Гудыма. Иван Моревиль категорически потребовал нашей замены. Но это оказалось нецелесообразно. Каждый из нас был уже как решето. К тому же мы считались лучшими когератчиками солнечной системы. Биокиберы не смогли бы нас заменить полностью. Но поймите меня правильно. Они молодцы и всегда работают с максимальной отдачей, но когда требуется совершить невозможное, тогда необходим человек. Понимаете, о чем я говорю? Человек иногда выдерживает немыслимое…
— Человек действительно величайшая загадка, — согласился журналист. — Но биокибер Доброслав находился с вами наравне до последней минуты.
— Вполне возможно. — Я плохо помню последние дни… Со вторым контейнером было еще тяжелее. Катастрофически ускорялось излучение энергии, мы сами провоцировали это своим вмешательством. А убыстрить аннигиляцию мы не имели права. Кроме того, с каждым днем нас становилось все меньше, и потому каждому приходилось все большее время находиться в смертоносном потоке нейтронов… Последние дни совершенно выпали из моей памяти. Не могу сказать точно, когда отказала память. Пожалуй, это случилось на одиннадцатый день… Но я все с тем же упорством хватался за когерат, с наступлением моей очереди уверенно и точно кромсал смертоносный контейнер. Так рассказывали мне потом те, кто наблюдал за происходящим на телеэкране.