Я отворачиваюсь и вижу огромного мерзнущего слона в клетке. Он смотрит на нас. Мудро и печально. Как будто знает что-то или догадывается. Мы идем дальше, я молча пытаюсь пережить обрушившееся на меня ощущение, общаюсь преимущественно междометиями.
– Смотри, какая обезьянка.
– М-м-м-м…
– Холодно им…
– Да…
– Черт, как холодно…
– Ух…
– Эх, лето бы…
– Эх…
Нежность, неловкость, невозможность выражаться словами, холод, ее ледяная ручка, мятая купюра в кармане плаща, мерзнущие звери, глядящие на нас сквозь решетки, серое небо, мокрый снег на последних неопавших листьях и сердце – бух, бух, бух, бух… Как колокол раскачивается внутри тела, еще чуть-чуть, и ребра переломает.
Неприятное чувство, оказывается, любовь. Без нее куда как лучше. Только как я жил всю жизнь без нее? И без Аньки. Надо что-то делать, как-то сближаться с ней, но я не могу. Я стал очень тупой, самые простые предложения даются мне с трудом. Даже в ресторан не могу ее пригласить – а вдруг обидится?
Часа полтора мы гуляем среди опечаленной осенними холодами фауны, замерзаем вконец и идем к метро «Баррикадная». Я хочу ее проводить, но почему-то не говорю ей об этом – просто плетусь за ней в вагон, следующий до конечной станции «Планерная». Она живет там, я знаю. Тушинская она девчонка. Тушинская… Все, тушите свет, я влюбился. Первый раз в жизни…
– Так что насчет подготовки в театральный? – спрашивает она уже на платформе.
– Конечно, конечно, – бормочу я, – сделаю все, что смогу.
– Отлично! Спасибо тебе. Не надо меня провожать – я сама.
– А когда?.. – Отчаяние придает мне сил, и я пытаюсь узнать у нее, когда мы увидимся. Силы покидают меня на середине вопроса, но она понимает. Она так меня понимает, никто меня так не понимал. Ни разу в жизни.
– Завтра, – говорит Аня, улыбаясь, – завтра увидимся. Ты же живешь один? Вот завтра и начнем подготовку. Приеду к тебе на пробы, как ты и хотел. Или передумал?
Аллилуйя! Есть бог на свете, она это сказала, мне не послышалось, она сказала это! И лукавые чертики из ее глаз прыгнули на мое покрасневшее от шока и счастья лицо. И облизывают его, щекочут, ласкают… Я хочу ей сказать что-то, поблагодарить, пасть на колени, облобызать ступни. Но она не дает мне такой возможности, вскакивает в подъехавший вагон, машет мне весело рукой и уносится в свое Тушино.
Любила ли она меня тогда? Сомневаюсь… После говорила, что всего лишь хотела подготовиться к экзаменам в театральный, без всякой задней мысли, как всегда. А я подло воспользовался…
Ну, вот это уж совсем наглое вранье, все она понимала. Но не любила, я думаю. Просто природа сделала одну из своих бесчисленных попыток – решила метнуться и в эту сторону. А почему бы и нет? Парень вроде симпатичный, неглупый…
Любил ли я ее? Тоже не факт. Во всяком случае, все следующие сутки после нашего расставания я старался убедить себя, что не люблю. Показалось, пригрезилось. Я представлял Аньку в наипохабнейших позах, предвкушал грядущие сексуальные радости: как я ее и так, и сяк… В принципе, меня можно понять. А иначе как пережить эти бесконечные сутки, как с ума не сойти от любви, нежности и неизвестности? У меня почти получилось: сияющий образ прекрасной дамы, мелькнувший в московском зоопарке, немного посопротивлявшись, низвергнулся до обычного изображения симпатичной телки. Волнительно, конечно, с новой красоткой в первый раз, но это приятное волнение. Возбуждающее. Только вот почему за полчаса до ее прихода я заменил новенькие нарядные джинсы «Левис 501» на растянутые и рваные на коленках треники? Что, а главное кому я хотел доказать? Себе хотел, себя уговаривал… «Нет, нет, не люблю! Она – просто еще одна телка в моей коллекции. Вот видите, я даже штаны нормальные ради нее одеть не удосужился. Видите, видите?!» Хорошее доказательство, убедительное. Но дело в том, что сама попытка такого доказательства опровергает его истинность напрочь.