Он думал: «Завтра выведу Киншоу на чистую воду, выжду, обойду все комнаты, все до единой». Его злило, что тот не дается в руки, проявляет самостоятельность. А ведь уже три недели тут.
И кто бы мог подумать, Киншоу был вовсе не из таких. Хупер прекрасно видел, что он не привык, чтоб его дразнили, не любили, отталкивали. Сперва, в самом начале, он уступал Хуперу, удивлялся, не хотел ссориться. Но живо сообразил, как за себя постоять.
Из-за истории с вороньим чучелом Хупер даже стал его уважать, правда, это как рукой сняло уже наутро, когда Киншоу полез в бутылку. А сейчас еще он взял манеру прятаться где-то в доме, какая-то неизвестная Хуперу комната стала крепостью Киншоу.
Джозеф Хупер говорил:
– Почему бы вам, скажем, не отправиться вдвоем на прогулку, пока держится такая погода? Не припомню, чтоб я слонялся летом без толку в вашем возрасте.
А сам припоминал, что его редко когда выпускали за калитку. Говорили, девочки увяжутся и мало ли что случится. Но дело было не в том. Отец томил его в Красной комнате, и он смотрел на мотыльков в ядовитом растворе, нюхал запах старых книг и куньих чучел и смотрел, как за большими окнами стоит в саду солнечный свет.
Вдруг, подняв глаза, он понял, чем сын так разительно на него похож. Очень бледный. Деревенские мальчишки в Дерне все лето бегали полуголые, темные, как индейцы, а Джозеф Хупер редко выходил, и ему не разрешалось снимать рубашку, так что он был бледный. И теперь у него бледный сын.
– Надо побольше загорать и дышать воздухом, незачем торчать взаперти. Это очень нездоровый образ жизни. Утром, как только позавтракаете, я буду настаивать на том, чтоб вы шли в сад.
Хупер совсем закрылся комиксом. Он бы с удовольствием крикнул: «Не хочу никаких прогулок, ничего не хочу делать и никуда ходить вместе с Киншоу». Но он ничего не сказал, он подумал, что, наверное, сам-то Киншоу теперь вряд ли откажется с ним гулять. Наверное, он все-таки припугнул Киншоу.
Поезд в туннеле набирал скорость. В «Уорингсе» Киншоу рано лег спать, он лежал в темноте, составлял план. Он думал: «Все будет хорошо, я знаю, что мне делать, это не насовсем».
Он составлял план долго, почти неделю. Решил все – только время не назначил. Надо выбрать подходящий день. Но оказалось довольно трудно собрать вещи – это раз. Он тщательно все взвешивал, но ничего не знал наверняка.
Он никогда еще такого не делал, от него такого не ждали, и потому он знал, что к нему отнесутся всерьез. Но он и затеял-то это исключительно для себя, и не все ли равно, как на это посмотрят другие? О неудаче он не думал, хотя неудачи его преследовали на каждом шагу. Ведь даже если план сорвется, они кое-что поймут, и то будет толк. Он не видел в своем плане ничего странного или смешного и забавного ничего не видел. Это было необходимо, вот и все. И не то чтобы он бил легкомысленный или отважный.
Раздобытые вещи он нес в комнату с куклами и всегда запирал за собой дверь, а когда уходил – уносил ключ. Хотя ясно, Хупер его уже выследил. Сколько же можно скрываться.
Как-то днем лило не переставая, и мистер Хупер нагнал его на парадной лестнице.
– А я как раз тебя ищу!
Киншоу остановился. Мама говорила: «Ты уж повежливей с мистером Хупером, он такой внимательный. Он собирается принять в тебе участие, Чарльз, он уже говорил со мной о твоем ученье, о твоем будущем». Глаза у нее очень блестели, и браслет скользил вверх-вниз по руке. Смотри, не загуби мне все, хотелось ей сказать, не испорть все дело. Киншоу не нравились оживленье и надежда, которые появились у нее на лице с тех пор, как они приехали в «Уорингс».
Она сильно изменилась.
«Ты повежливей с мистером Хупером». Но ему в голову вообще ничего не приходило.
– Где Эдмунд?
– Он, наверно... Не знаю, я его не видел.
Мистер Хупер немного сутулился, ходил в темно-синем костюме и то и дело приглаживал уже редкие волосы. Рот у него был маленький, поджатый.
– Вот. Я сегодня для вас кое-что подыскал. Две вещи. Шашки и детский биллиард. Шашки очень необычные, очень дорогие, их... но боюсь, тебе не интересны подобные соображенья, лучше поищи Эдмунда, и я вам все принесу. В главной гостиной есть стол, туда и идите.
Киншоу побрел вверх по лестнице. Он думал: мистер Хупер может нам что угодно указывать, мама на него работает за деньги, и это не наш дом. Придется идти с Хупером в главную гостиную и играть в шашки.
– О, как чудесно! Какая прекрасная мысль! – И миссис Хелина Киншоу осветила оживленной улыбкой малую столовую. – Чем же еще заняться в такой дождь! Они в последние дни вообще закисли, прямо не знаю... а теперь игры их сблизят, и дружба окрепнет. Прекрасная мысль!
Джозеф Хупер пригладил уже редкие волосы. Сейчас он был особенно доволен миссис Хелиной Киншоу.
– Не думай, я не собираюсь тут с тобой торчать. Вот погоди, папа уедет и ничего не узнает.
– А мама будет тут. И узнает. И ты останешься.
Хупер только фыркнул.
– Ну, а если он никуда не денется, будет целый день тут и в Лондон не поедет?
Хупер промолчал.
Киншоу вдруг подумал: «Может, все еще будет нормально. Будем играть в шашки и всякое такое, он переменится, мы подружимся. А потом я вернусь в школу, и все будет нормально».
Но он взглянул на спину Хупера и сразу понял, что ничего этого не будет. Уже никогда не будет, как раньше, как сначала, когда он не хотел сюда ехать, но надеялся, что станет с Хупером дружить. Ничего не изменится, и он уже составил план.
Теперь у него как гора свалилась с плеч. Теперь он твердо решил, теперь – все. Хотя он каждую ночь просыпался и холодел при мысли о своем плане. Но он его исполнит. Что бы ни получилось дальше у них с Хупером.
– Видишь, биллиард, – заговорил Хупер, – старинный. Стоящая штука, я тебе скажу, ценная.
Киншоу взглянул на стол.
– Сыграем?
Хупер промолчал. Над воротом тенниски на тощей шее у него выпирали позвонки. Киншоу вспомнил воронье чучело в своей постели и застыл, он гадал, что еще выкинет Хупер.
– Ладно, – уронил наконец Хупер. – Давай.
Он подошел к столу и взялся за биллиардную доску.
– Шашки подвинь-ка.
Киншоу помешкал. Потом подчинился. Какая разница, чего связываться? Ведь уже все ясно, будущее решено, и можно позволить себе побыть с Хупером, играть в биллиард, передохнуть.
Они почти не переговаривались. Хупер вел счет, и они сменялись у стола, отчаянно сосредоточась. Серебряные шарики стукались о гвозди. Небо потемнело, дождь припустил сильней. Джозеф Хупер так и не выбрался в Лондон.
В одиннадцать миссис Хелина Киншоу принесла им молоко и сказала:
– Ой, ну какие лапочки, чем же еще заняться во время дождя! – Она говорила очень весело.
Они выпили молоко и сказали «спасибо», и больше ничего.
Ему надо было отнести в комнату с куклами еще две вещи. Он отложил это до после обеда. И еще осталось придумать, во что все сложить.
Он осторожно озирался на площадке и на первом марше. Никого. Но даже если Хупер и выведал насчет комнаты, теперь-то уж какая разница?
Наверху все двери были темные и после первой площадки кончался ковер. Киншоу думал: «Ненавижу этот дом, ненавижу, в таком мы еще не жили никогда». Он возненавидел его в первую же минуту, как выглянул тогда из окна машины. И чем только гордится Хупер!
Он прошел по темному проходу, свернул в коридор. И увидел Хупера. Тот сидел на полу, подперев спиной дверь в комнату с куклами, вытянув ноги. Киншоу стал как вкопанный.
– Ты куда это идешь?
– Я заблудился, Хупер.
– Где ключ? Дом не твой, ясно? Кто ты такой, чтоб двери запирать?
– Да ну тебя.
– Больше ты сюда не придешь, пока я не скажу.