— Он тебе звонил, — сказала, поджав губы, Наташа.
— Кто?
— Вадим. Удивлялся, где ты до сих пор.
— Он же еще и удивляется, — сказал Виктор.
Вот так и получилось, что в эту жизнь — с ежедневной работой, магазинами, автобусами, Иришкиным плаванием и множеством еще всяких дел, для которых катастрофически не хватало времени, — вошли еще и заботы о никому не нужной тетке, беспомощной и требовательной, прилепившейся к племяннику, и при том еще неизвестно, племяннику ли на самом деле. Чем больше втягивался Виктор Семенович в эти заботы, тем больше возмущался собой и, с другой стороны, чем больше возмущался и негодовал на себя, тем больше стыдился и — втягивался.
В аптеке, в отделе оптики, была, как и везде, очередь, н дело шло медленно. Виктор Семенович топтался на месте, мысленно подгоняя стариков, а были здесь опять почти одни старики, и они, как назло, никуда не торопились.
Он получил, наконец теткины очки, сунул их в портфель и помчался на остановку автобуса. И автобус, как назло, ушел перед самым носом…
На этот раз, войдя к тетке, он застал такую картину: тетка сидела в кресле, а рядом, устроившись на скамеечке, сидел мальчик лет двенадцати, чуть старше Иришки, и читал вслух «Войну и мир».
Впустив Виктора Семеновича, тетка заняла свое место, мальчик дочитал абзац, после чего тетка сказала ему:
— Спасибо, милый. Ты очень хорошо читаешь. Иди. Хватит на сегодня. Пришел мой племянник, он мне дочитает. А с тобой мы в следующий раз пойдем гулять. Сегодня у нас что, вторник? Значит, в четверг!
— В четверг я не смогу, — сказал смущенно мальчик.
— А что? Почему?
— Я на гимнастику хожу.
— Ну хорошо, — согласилась тетка. — Тогда пусть этот придет… твой товарищ, Павлик.
— Я скажу ему.
— Ты лучше вожатой скажи, она его пришлет. Иди, дорогой, спасибо.
Мальчик воспитанно попрощался и ушел. Виктор Семенович проводил его взглядом:
— Это чей?
— Ничей, — отвечала тетка. — Из школы.
Тут школа поблизости, у них там тимуровцы-пионеры, я договорилась. И им общественная работа, и мне хорошо. Садись, что же ты стоишь. Как самочувствие?
— Спасибо, не жалуюсь. Вот ваши очки.
— Ой, спасибо, дорогой, дай я тебя поцелую. — И тетка чмокнула в щеку Виктора Семеновича. — Скажи мне, сколько я тебе должна?
— Да нет, пустяки.
— Погоди. Давай условимся, — твердо сказала тетка. — В денежных делах нужна строгость. Так меня всегда учил дядя Сережа. Я понимаю, ты обеспеченный человек, у тебя большая зарплата, и тем более ты должен меня понять, не хотелось бы таким образом подчеркивать разницу между нами. Возьми, пожалуйста. Сколько там?
— Два сорок, — сказал, краснея, Виктор Семенович.
— Пожалуйста. — Тетка, уже в новых очках, отсчитала рубли и мелочь. — Спасибо… А это что?
— Это фотографии. Я вам возвращаю.
— Переснял?
— Нет, — признался Виктор Семенович. — Дело в том, что это… не мой отец.
— Как не твой! Что ты говоришь! Это Семей. Вот, слева.
— Семен, но, вероятно, другой, — сказал твердо Виктор Семенович.
— Почему ты решил?
— Потому что у меня сохранилась карточка моего отца.
— Вот эта? Я ее не знаю.
— Не знаете, потому что это другой человек. Не тот, кого вы имеете в виду.
— Я не уверена. Это, может быть, и он. Тут разные годы. И он в военной форме — она всегда меняет человека… Подожди-ка, я вот что подумала. Ты написал дяде Вите?
— Нет.
— Я сама ему напишу. Это надо выяснить до конца. У него, тем более, тоже сомнения. Смотри, как странно, — совсем растерялась тетка. — Ну что же. В таком случае, — сказала она вдруг с твердостью, — ты можешь считать себя свободным. Подождем письма. Если это ошибка, простим друг другу. Чего не бывает в жизни, правда?
— Да, — кивнул Виктор Семенович.
— Ну ладно. — Тетка смотрела на него. — Ты торопился, иди!
— Я?. Я не торопился, — сказал, терзаясь собственным малодушием, Виктор Семенович. — Вы просили почитать.
— Ничего, у меня теперь очки.
— Но я могу, если хотите…
— Ну почитай. А потом выпьем с тобой чаю, если не возражаешь.
И Виктор Семенович, усевшись подле тетки, начал читать.
— Очки, очки тебе надо! Вон как далеко держишь книгу, смотри!
— «Но, мон шер, я это сделал для себя, для своей совести, и меня благодарить нечего, — читал вслух Виктор Семенович. — Никогда никто не жаловался, что его слишком любили; а потом, ты свободен, хоть завтра брось. Вот ты все сам в Петербурге увидишь. И тебе давно пора удалиться от этих ужасных воспоминаний. — Князь Василий вздохнул. — Так-так, моя душа. А мой камердинер пускай в твоей коляске едет…»