Контора была отечественной и снимала этаж в каком-то огромном советском «ящике», точнее, - бывшем «ящике», в котором остались все прелести старого режима типа проходной с турникетом, когда-то помпезного, а ныне обшарпанного и темного вестибюля, большого лифта с чуть ли не сожженными кнопками, да плюс «новый порядок» на их этаже - абсолютно стерильное помещение с пластмассовыми компьютерными перегородками и ковролином - ни единого цветка - и какими-то надменными пидорами, которые повстречались мне в коридоре. Так сказать, новое вино в старых мехах.
Вот, a propos, преимущество женской конторы подобного типа - там все же тетки работают, пусть долбанутые на феминизме, но тетки, то есть кто-нибудь, глядишь, принесет цветочек, повесит какого-нибудь смешного мишку на компьютер или занавеску на окно, а заглядывающие по делам голубые (глянец, как же без них) выглядят на этом фоне как-то даже забавно. Не подумайте, что я что-то имею против геев, это дело вкуса, просто все вместе - пластмасса, совок плюс геи - это было как-то тоскливо.
Ну вот, я приехал, мой паспорт переписали - раз внизу, наверху вторично (какой-то бритый козел в голливудской униформе) и, связавшись с редакторшей по телефону, милостиво кивнули: идите. Я прошел, редакторша вылезла из-за своей конторки, у нее отсек был побольше, чем у остальных, и располагался на возвышении, чтоб, как я понимаю, было видно, кто чем занимается в рабочее время. Тетка была, естественно, внешне страшная, но вся разодетая в какие-то супермодные тряпки, и она сначала спросила, закончил ли я Литинститут или журфак, и, когда я сказал, что ушел с третьего курса, задумчиво заметила: ну, писать-то вас научить, наверное, успели (?!), и почему-то стала мне рассказывать о прелестях работы в их бабл-гаммовой фирме и ругать-вспоминать свою когда-то вольную жизнь.
Короче, я вывалился оттуда через минут сорок в совершенно невменяемом состоянии, некоторое время шел, не разбирая дороги, просто куда глаза глядят и опомнился только в каком-то павильончике недалеко от метро, где хлопнул подряд две рюмки водки, которую закусил какой-то корейской острой морковкой на первое и светлым пивом на второе. После этого я смог различать лица, вспомнил, что неподалеку редакция Н. Н., и, не раздумывая, позвонил. Все-таки он же претендовал иногда, можно сказать, на роль старшего товарища, а мне был нужен в тот момент совет, а лучше просто несколько человеческих слов, чтобы мне перестало казаться, что теперь весь мир будет таким - с мрачными советскими вестибюлями в основании и безжизненными пластмассово-ковролиновыми офисными этажами наверху. Пока я не выпил водки, честное слово, я был близок к настоящей панике, мне казалось, что за тот год, пока я сидел за своим компьютером, проедая накопленные в дамском журнале запасы, мир неожиданно и решительно изменился.
«Как я не увидел этого и что же делать теперь?» - почти в истерике думал я.
Когда я сказал, что я рядом, он против ожидания не стал выпендриваться и нудить, как сделали бы это многие, увы, очень многие мои нынешние знакомые - что, мол, я же вам говорил, лучше до двух, что времена меняются и у нас сейчас как раз начнется сдача номера, что же вы пришли не вовремя и т. д., - он только сказал, что не сможет толком общаться, потому что сдача, а зайти я, естественно, могу и он будет очень рад. Он сказал точный адрес, а я, услышав, что меня где-то ждут, немного успокоился и медленно пошел в направлении его газеты, поглядывая по сторонам и про себя даже радуясь, что приехал в этот район Москвы, который люблю и в котором редко бываю. По пути я купил в киоске оппозиционный журнал (ныне закрыт), улыбнулся проходящей девушке (была красивая) и пару раз переспрашивал, правильно ли я иду.
Здание их газеты, завернув в нужный переулок, я нашел почти сразу, так как когда-то, еще не зная, что он там работает, проходил мимо по своим делам и видел вывеску. Я вошел во двор и, поглазев на висящий у входной двери бронзовый колокольчик - прямо как из книжки про Винни Пуха, - зашел. Этот колокольчик, просторный и как-то по-человечески отремонтированный холл с вежливой охраной, без всякой агрессии одним глазом заглянувшей ко мне в паспорт и спросившей, знаю ли я куда идти (тут я вообще растрогался), настроили меня на оптимистический лад. Я поднялся к нему на этаж и, пройдя через пару залов, где опять рядами стояли компьютеры, но народ за ними сидел какой-то нормальный, совсем не пафосный (кто-то курил на рабочем месте, кто-то дремал, а кто-то вообще раскладывал пасьянс), свернул в боковой проулочек, переспросил у какой-то полненькой, с живым интересом посмотревшей на меня девушки номер комнаты и, открыв дверь, оказался в маленьком кабинетике с горящим компьютером и книжными полками, конечно, во много раз меньшем, чем на «Маяковской», но вполне уютном. Хозяина не было. Единственным новшеством по сравнению с «Маяковкой» были стоявшие на полках две небольшие иконки. Я хотел пошутить, когда он придет, но потом передумал: что, собственно, шутить, когда я и сам в церковь хожу и образа дома поставил - и тоже на книжные полки.
- Вы С.? Он куда-то вышел, - сказала заглянувшая вслед за мной давешняя полненькая девушка. - Подождете?
Я кивнул, и она вышла.
Дальше… Я даже не помню, собственно, что было дальше. Он пришел, мы немного разговаривали, он работал за компьютером, куда-то выходил, приходила полненькая девушка, еще какие-то люди.
- Моя помощница, - сказал он. - Познакомьтесь, это Катя. Катя, это С.
- Ничего себе задик, - сказал я, когда она вышла, - она, по-моему, на вас как-то смотрит… Как-то так.
- Да я знаю, а что мне с этого. Ей тридцати нет, а мне шестой десяток.
- Ну и что?
- Нет, это не мой стиль, я не могу.
Я удивился:
- А что, немного взбодритесь… (Он выглядел каким-то усталым и почти сразу опять стал говорить, что он старый, усталый и что ему все надоело.)
- А чего мне взбадриваться, я и так бодр.
- Вот и хорошо, девочке тридцать; видно, что не дура и относится к вам неплохо.
- Да вы просто сумасшедший! Что мне с ней делать?
Я даже немного развеселился:
- Нет, честное слово, зря. У меня лет пять назад был короткий роман с одной девицей из вашей газеты (это правда), она была очень чувственна.
Он мельком посмотрел на меня:
- Из какого отдела?
Потом мы ходили пить кофе в редакционное кафе на этаже (мне очень там понравилось - теплый дизайн, низкие цены, какие-то неплохие картинки на стенах и цветы на столах), мы уселись за столик в углу, сотрудники, как когда-то на «Маяковской», посматривали в его сторону. Я сказал ему об этом. Он засмеялся: дело не в том, что я писатель. Здесь это всем в основном безразлично. Просто я небольшой начальник. Времена изменились, С. …
Он закурил. Потом снова сказал:
- Надоело. Все надоело. Вы знаете, что я перестал писать?
Я удивился:
- Почему?
- Я же говорю, надоело. Ну, напишу я еще один роман, и еще, ну издадут их отдельной книгой, а дальше что? Говорить будут о других. И интервью, кстати, я тоже не даю. Я устарел, теперь другие ценности, другие люди на слуху. Вы, кстати, читали В-та?
Я пожал плечами:
- Листал. По-моему, совершенно инфантильное чтение. Если бы это написал человек в тридцать лет - было бы нормально. Но говорят, ему за сорок. Это издательство все время издает каких-то инфантов.
- А по-моему, очень хорошо. И это очень хорошее издательство. Мы с вами, как всегда, не совпадаем. А еще говорят, что мы похожи.
Я удивился - значит, он тоже это слышал?
В кафе вошел высокий, угрюмый, лысоватый человек, что-то купил в буфете, сел за свободный столик, молча, глядя перед собой, выпил кофе, заглянул в принесенный с собой журнал, вышел.