— Это уж вовсе никуда не годится, — закручинилась Серафима.
— Чем богаты…
— А почему у него кличка такая странная? — спросила я. — Он что, в цирке работает?
— Циркачом его прозвали после того, как прошелся по карнизу девятого этажа.
— По нужде или так, для удовольствия? — спросила тетушка.
— От милиции уходил. А мог бы не суетиться, переночевать у нас, а с утра домой. Гонор, одним словом. В общем, ушел и получил кличку Циркач. Еще вопросы есть? Вопросов нет. Извините, девочки, лично я за вами хоть на край света, но на чем вы Серегу Правдина поймаете, ума не приложу.
— Какая у него, однако, фамилия для бандита, — покачала головой Серафима.
— Ага, как на заказ, — согласился Владимир Петрович.
Я хранила молчание. Задача была явно невыполнимой, и я втайне радовалась. А зря.
— Что ж, — сказала тетушка, — негусто, но и не пусто. Значит, семьянин. Хорошо.
— Чего ж хорошего? — удивился Владимир Петрович. — Я тебя сразу предупреждаю, он не клюнет. А если вы в кабаке к нему приставать начнете, он скорее всего нацелит вас шагать довольно далеко, причем в грубой форме.
— Вот-вот, — подала я голос, — к тому же я совершенно не способна приставать к мужчинам в этих… в кабаках. Говорю сразу, у меня не получится.
— За что тебе деньги в твоем театре платят? Не может она… А тебе, друг мой Вовка, я со всей ответственностью заявляю; нет такого мужика, которого нельзя взять за яйца.
Я собралась покраснеть от такой грубости, но передумала и только рукой махнула, а Серафима, глядя в потолок, продолжила:
— Кабак не годится. Дыша духами и туманами… конечно, здорово, но вдруг он это стихотворение в детстве не читал?
— Серафима, — решила вмешаться я, — наша задумка никуда не годится. Ясно он любит жену. И человек приличный, я, конечно, имею в виду не его бандитство, а то, что парень хотел подняться из грязи, в которой оказался в момент рождения. Наверное, он не пьет? — Вопрос адресовался эксперту по Циркачу.
— Очень мало, очень редко, — ответил Володя.
— Видишь, — обрадовалась я. — Мы имеем дело с индивидуумом, желающим покончить со своей средой. А такого человека должны волновать деньги, успех.
— И женщины, — хмыкнула Серафима, — которые, выражаясь языком начала века, принадлежат к другому сословию.
— Он любит жену, — нахмурилась я.
— Еще бы, она ему вместо мамки. Помогала и поддерживала. И сейчас наверняка советы дает. Конечно, он испытывает чувство благодарности, и вполне возможно, что в ней нуждается. Только мальчик вырос. Двадцать шесть лет — время страстей и большой любви. Я проглочу свой язык, если он не клюнет.
— Хотелось бы присутствовать, — съязвила я, но остановить тетушку было уже невозможно.
— Он наверняка подумывает свои чад отправить в Гарвард. Отголоски несчастного детства: моя дочь ни в чем нуждаться не будет…
— Нам-то что с этого? — разозлилась я.
— А то… Обращаю ваше внимание на тот факт, что хорошо закончивший школу мальчик не пошел в институт, а стал бандитом. Наверняка имел на судьбу обиду. Воображает себя кем-то вроде Робина Гуда. Улавливаете? Парень — романтик. Вот мы ему и отвалим романтики по самые уши.
— Конечно, в психологии я не силен, — мудро заметил Владимир Петрович. — Только кажется мне, что чепуха все это.
— Так давайте проверим, — миролюбиво кивнула тетка. — Вернемся к главной проблеме: где нам его зацепить? Кабак, по здравым размышлениям, действительно не годится. Где он еще бывает? Я имею в виду общественные места. Театр, концертный зал?
— Ты, Серафима, малость загнула, в театре и я бываю раз в год.
— А вот и напрасно, — не удержалась я. — У вас хорошая труппа и спектакли удачные…
— Ты нам потом расскажешь, — перебила Серафима. — Значит, театр отпадает. Что ж нам, его на улице ловить? Организовывать случайную встречу?
Володя за ухом почесал и неохотно сказал:
— Он ездит в церковь по воскресеньям.
— Зачем? — в два голоса удивились мы.
— Жену привозит, а сам ждет в машине.
— Ясно. Жена, значит, мужнины грехи замаливает. Что ж, разумно, сразу видно, люди обстоятельные. Какую церковь предпочитают?
— Вознесенскую.
— Это та, что на Ивановой горе? — почему-то обрадовалась Серафима. — Повезло! Натура там… одним словом, красотища. Кстати, завтра воскресенье, ежели я ничего не путаю.
— О Господи, — простонал Владимир Петрович.
— Мне-то что делать? — нетерпеливо бросила я.
— Возникнуть. Войти в его жизнь уверенной походкой. Или, на худой конец, мелькнуть, оставив след в душе. Для начала и этого хватит.
— У меня сразу вопрос, — сказала я. — Он ждет жену в машине, так?
— Так, — ответил Владимир Петрович, — темно-вишневая “восьмерка”.
— Вот-вот, — усмехнулась я. — Мужчины, когда кого-то ждут, очень любят копошиться в недрах своей машины. Мне сколько раз мелькать, чтоб он заметил?
— Это я беру на себя, — сказала тетя. — Ежели он под капот залезет, подойду и отвлеку интересным вопросом.
— И он будет смотреть в твои прекрасные глаза, — подсказала я.
— Шумовой эффект, — заявила Серафима.
— Что? — проявил любопытство Владимир Петрович.
— Человек поворачивается на шум. Значит, ты подъезжаешь на машине.
Тут включилось мое воображение, с этим ничего не поделаешь. Оно включается, и я начинаю мыслить сценами. Может, во мне гибнет режиссер?
— Что-то я эту церковь плохо помню, — задумчиво сказала я. — Ступени там есть?
— Есть. Высоченная лестница. А что — говорят, величественная походке мне особенно удается при подъеме.
— Ага, — взвизгнула тетушка бог знает чему радуясь.
— Если завтра день будет солнечный, значит, белое платье. В церковь простоволосой нельзя, нужен легкий шарф, тоже белый. Нет, не шарф, что-нибудь большое, наподобие древнего мафория.
— Это что? — удивился Владимир Петрович.
— Что-то вроде платка, как у богородицы на иконах.
Володя присвистнул.
— Так вы его до смерти напугаете.
— И машина, — не обращая внимания на его слова продолжила я, — тоже белая, и не мне вас учить: “Жигулями” впечатление не произведешь. Нужно что-то такое… новенькое и блестящее.
— Обязательно белую? — проявил любознательность наш эксперт. — Лично я в городе знаю только одну машину, способную вогнать в дрожь любого бандита. Ее неделю назад пригнали.