Я тоже встаю, прощаюсь с Таней, крепко жму ее руку.
Я не сержусь на нее. Она была хорошим другом - нежным, заботливым, преданным. Наверно, просто невозможно быть лучшим другом, чем была она. Я был очень счастлив с ней. И долго - четыре года. Когда-нибудь они покажутся мне целой жизнью. Богатой. Полной. Прекрасной. И нужно быть благодарным за это. Таня ведь не обязана любить меня всю свою жизнь. И не виновата в том, что Олег оказался лучше. Это я виноват.
- Спасибо тебе за все! - говорю я. - Всегда буду тебя помнить!
- Я - тоже, - отвечает она очень тихо. - Тоже всегда буду помнить...
Я выхожу из школы один. Не хочется сейчас говорить с ребятами. Как бы на чем-нибудь не сорваться.
Все кругом - знакомое, привычное, родное. И школа, и громадный школьный двор со спортивными площадками и футбольным полем, и наш белый пятнадцатиэтажный интернат рядом, и весь наш утопающий в зелени, очень старый микрорайон белых двадцати- и тридцатиэтажных домов.
Они даже сейчас не белые, эти дома. Они красноватые - в закатных лучах позднего июньского солнца. И сотни их окон, обращенных к солнцу, пылают даже ярче и ослепительнее, чем оно само.
Я здесь родился, здесь вырос, знаю каждую дорожку между домами.
Но все это для меня уже в прошлом. Все это скоро уйдет куда, то назад и станет историей, а впереди будет другое, новое, неизвестное. И, может быть, далекая планета, о которой я так давно мечтал. Дикая, красивая и загадочная планета, на которой наши астронавты оставили одну могилу. Поклониться бы этой могиле прекрасной земной женщины, которая отдала свое имя чужой планете и осталась на ней навсегда!..
Я слышу вдруг, как зуммерит в кармане радиофон, вынимаю его, включаю и подношу к голове наушник.
- Тарасов слушает.
- Сандро, это я, Лина! Я уже все знаю!
- Что все?
- Что ты едешь в "Малахит"... У нас взяли только одного Марата.
- Марата взяли? - обрадованно кричу я в микрофон. - Правда? Как здорово!
- Ты, оказывается, еще можешь чему-то радоваться... - медленно произносит Лина, и я вдруг слышу судорожный всхлип в наушнике и затем щелчок.
Она отключилась, не договорив со мной и обидевшись на меня. И потом, даже спустя много месяцев, мне еще иногда слышался этот странный судорожный всхлип и за ним механический щелчок в наушнике. И каждый раз я краснел и мучился и заново переживал свое свинство, хотя уже давно знал, что Лина все поняла и простила меня. Только сам я себя простить не мог.
4. Али
Оказывается, это нелегкое дело - свалить толстую старую сосну. Свалить так, чтобы она легла в нужную сторону, чтобы она, падая, не прихлопнула нас и не обломила другие деревья и чтобы пенек от нее остался небольшой - не выше десяти сантиметров.
Али, стоя на колене, медленно, осторожно режет сосну лучом лазера. Луч проходит ее легко, свободно. Только едкий серый дымок поднимается вверх от линии разреза.
Но в том-то и беда, что луч режет сосну слишком легко. Трудно остановиться. Трудно точно рассчитать ту невидимую линию, от которой должен идти другой, более высокий разрез.
Впрочем, инструктор говорит, что это - дело привычки. Привыкнем - и будем валить сосны почти механически. Тем, кто уже улетел на Риту, тоже вначале было трудно. А под конец они вообще не считали работой валку деревьев.
Али еще немного продвигает по стволу генератор, затем выключает луч, встает с колена и вытирает тыльной стороной ладони пот со лба.
- Как? - спрашивает он. - Инаф?
- Довольно! - Я киваю. - Гив ми.
Он отдает генератор. Верхний разрез предстоит делать мне.
Али родился и вырос в Сирийском районе. Он еще не знает русского. Здесь, в "Малахите", многие не знают русского. Но зато все знают "глобу" - смесь английского и русского языков, которая родилась еще в двадцать первом веке, родилась стихийно и постепенно стала признанным международным языком.
Когда-то, в далекой старине, немало лингвистов смеялось над "глобой", потому что она создавалась вопреки многим законам грамматики. "Глобе" пытались противопоставить эсперанто - мертворожденный язык, сочиненный на полтораста лет раньше. Но на эсперанто никто не хотел говорить. На эсперанто выпускались книги, которые никто не читал. А на "глобе" говорили всюду, во всем мире, хотя и сейчас еще на этом языке мало книг и всего несколько журналов и газет - на целую планету. Это пока что язык не литературный. Никто не пишет на нем. Но говорят - всюду. Видно, языки не надо сочинять, они должны рождаться сами и тогда будут жить.
Об эсперанто учителя вспоминают сейчас только в исторических справках. Перед тем, как начинают школьный курс "глобы".
Наверно, и на далекой планете Рита люди будут вначале говорить на "глобе". Вряд ли удастся им подобрать в первое время другой, более подходящий язык. Другой язык может появиться, по-моему, лишь спустя десятилетия. Если не больше. И то вырастет он, наверно, из "глобы".
Может, там, на Рите, этот смешанный язык станет наконец из разговорного литературным?
...Я веду верхний разрез по сосне так же медленно, как Али вел нижний. И все-таки, видимо, я увлекаюсь, потому что Али кричит:
- Инаф! Инаф!
Я и сам уже вижу, что довольно, и быстро выключаю луч.
Мы глядим вверх, на сосну - не изменился ли ветер. Сосна уходит в небо величественно и стройно, и даже не верится, что сейчас она, поверженная, покорно ляжет у наших ног. И жалко ее - она так горделиво уходит в небо. Как живая. А она уже - не живая. Она уже убита.
Али всовывает в еще дымящийся верхний разрез длинное острие электроклина, включает аккумулятор, и мы быстро отходим от сосны.
Электроклин жужжит, вдавливается в дерево, расширяет разрез, и вот уже сосна начинает трещать и слегка наклоняется в противоположную от нас сторону. Электроклин жужжит все сильнее, его жужжание переходит в надрывный визг, и этот визг заглушается громким треском падающего гиганта.
Первая наша сосна лежит на земле.
До сих пор мы валили деревья только под наблюдением инструктора. А сейчас его даже нет на делянке.
Недалеко раздается такой же громкий, отчаянный треск падающего дерева. Это свалили свою первую сосну Женька Верхов и Ральф Олафссон, исландец.
Мы валим сосны по старинке, как в двадцать первом веке. Давным-давно уже никто на Земле не валит деревья так, как мы здесь, в "Малахите". Потому что давным-давно на Земле нет лесных делян.