- Ражден! Как по-твоему? Танк, в котором сидит твой парень, растет в саду на дереве?!
- Да что ты нам байки рассказываешь! Говори о деле! - раздались недовольные голоса.
- Скажу о деле! Стране нужен хлеб, нужно мясо! Лобно и мчади нужны народу! Вы как думаете, зачем нас оставили здесь? Или мы стрелять не умеем? Да я за пояс заткну любого... как его... снайпера! АН нет! Велели сидеть здесь, дома! Почему? Потому что мы сегодня нужны здесь! У войны ненасытный желудок, ох и ненасытный!
И заполнить этот желудок должны мы с вами! Понятно это?
- Кишварди! Вот тебе нож - режь нам горло! Что мы, не работаем, что ли? - подал голос дядя Герасим.
- Я не про всех... Мужиками я доволен. И на баб я не в обиде... Однако есть отдельные лица...
- Назови, назови конкретно! - зашумело собрание.
Кишварди извлек из нагрудного кармана сложенный
вчетверо лист бумаги, развернул его. В классе люди затаили дыхание. КишварЦи долго всматривался в листок, потом решился:
- Где Амбако, где Кирилл, где Кикития, где Федосия Барамидзе и левестка ее Маквала?
- Ну-ка, Шакро, отвечай, где твоя мамаша и жена твоего брательника? толкнул кто-то Шакро Барамидзе.
Тот встал, провел ладонью сперва по парте, потом по собственному лицу и нехотя ответил:
- В Батуми они... За сахаром...
- Ага, за сахаром? Архип, как давно ты видел сахар? - спросил Кескинэ.
- Видеть-то видел, да вот есть не приходилось! - улыбнулся Архип.
Шакро закашлялся, закрыл лицо руками.
- Что ты раскашлялся, точно Бегларов пес! - прикрикнул на него Зосим. Скажи-ка лучше, зачем их в Батуми потянуло?
- Да они... У них там... В общем, они там достают сахар, а потом...
- А потом здесь продают втридорога, так, что ли? - спросил кто-то.
- Так...
- И это говорит сын про собственную мать! Язык надо вырвать у такого сына! - запричитала Машико.
- А что, мне за них садиться в тюрьму, да? - огрызнулся Шакро и сел.
- Никого я не собираюсь сажать в тюрьму! - продолжал Кишварди. - Кому работа не по душе, пусть идет в лес, к Датико, и ночует там с волками... Просить и упрашивать мы не намерены... Война только начинается, и никто за нас не постоит, кроме нас самих... Лукайя Поцхишвили, скажи что-нибудь!
С того дня, когда Лукайя узнал о гибели единственного сына, он словно онемел. Он выходил в поле до восхода солнца, работал за троих, возвращался домой после захода солнца, ложился под навесом и лежал, не двигаясь, до утра. Обрушься небо и разверзнись земля - Лукайя не моргнул бы даже глазом.
Сейчас, услышав свое имя, Лукайя вздрогнул от неожиданности, встал, подошел к столу, выпил воды и прохрипел:
- Табаку...
Человек десять, сидевших за передними партами, полезли в карманы, и на столе выросла горка табака. Человек десять зашуршали газетами, и стол покрылся кусками бумаги. Человек десять зачиркали самодельными зажигалками, и комната наполнилась сладковатым запахом гкженого трута. Лукайя дрожащими руками свернул толстую, с палец, цигарку, раскурил ее, глубоко затянулся.
Лоб его покрылся испариной. Класс молчал.
- Я... Что я... - начал Лукайя. - Для меня война давно уже кончилась... Будь у бога справедливость, я сейчас должен гнить в могиле... Но не берет бог мою душу...
Что -ж, подожду... Накладывать на себя рук не стану...
Всю свою кровь обращу в пот, все свои слезы обращу в кровь, - найдут они путь к костям моего мальчика... Так и буду жить, пока не свернем шею Гитлеру... Или я, или он... Вместе нам нет места на земле... Вот и весь мой сказ.
Собрание молчало. Лукайя сел и закрыл лицо руками.
- Пиши, Зосим! - встала вдруг бригадир Ксеня.
Зосим вопросительно взглянул на председателя,
- Пиши, говорю! - повторила Ксеня.
Председатель кивнул головой.
- Пиши! - продолжала Ксеня. - Пусть померкнет свет в глазах того, кто без причины уйдет с работы!
Пусть отсохнет у него рука и поразит его пуля в сердце!
- Ну и ну... - протянул Алпес Соселия.
- Вот тебе и ну! Кстати, говорю я это к твоему сведению! - огрызнулась Ксеня.
- А что я! Работаю как вол, видят все! Мычать мне, что ли?
- Да, должен мычать!
- Записать это? - спросил Зосим.
- Послушайте, люди, чем сыпать здесь проклятиями, вы бы лучше поинтересовались, кто выдаивает наших коз! - вскочил Эдемика Горделадзе.
Я и Хатия похолодели.
- Я в Ксениных понуканиях не нуждаюсь, - продолжал Эдемика, - работаю на совесть! А тех, кто не работают, нет и на собрании!
- Об этом-то и речь! Это нас и интересует: где они? - встал Кишварди.
- Меня интересует, кто ворует наше молоко! - крикнул Эдемика.
- Правильно! - поддержали его Мака, Мина, Машико, Васаси и другие.
Народ заволновался, зашумел. Зосим вовсю стучал карандашом по колокольчику, но его никто не слушал.
- Да тише вы! - крикнул Кишварди. - Эдемика Горделадзе, о каких козах идет речь? Говори ясно!
- Я скажу про свою!
- И про мою скажи! - попросила Мина.
- Пусть каждый заботится о своей козе! - бросил кто-то реплику.
- Правильно! Слово предоставляется козе... то есть Эдемике! Выходи, Эдемика!
- Я скажу с места!
- Ну, начинай!
- Не знаю даже, с чего начать...
- С хвоста, Эдемика!
Эдемика почесал в затылке, потом посмотрел на меня.
Я не выдержал его взгляда, потупился. Эдемика покачал головой дескать, попляшешь ты у меня, - и глубокомысленно изрек:
- Соседи! Коза - это вам не корова!
- А ты почем знаешь? - спросил недоверчиво Бежана.
В комнате захохотали.
- Кишварди, скажи этому дуралею, пусть заткнет глотку, иначе я отказываюсь говорить! - обратился Эдемика к президиуму.
- Бежана! Еще одно слово, и я выведу тебя! - предупредил председатель Бежану.
Тот прикрыл рот рукой и обратился в слух.
Эдемика продолжал:
- Моя коза - вы знаете ее, она хромает на заднюю ногу - в день дает две бутылки молока...
- И тебе не стыдно эксплуатировать козу-инвалида? - спросил кто-то.
- Ногу ей сломал не я, а молоко одинаковое у всехкоз... Я продолжаю. Дает, значит, она две бутылки молока: одну - утром, вторую - вечером... Что же теперь получается? Утром я надаиваю одну бутылку, а вечером коза возвращается без молока! То есть бутылка молока пропадает! А что такое бутылка молока? Это все равно что бутылка крови! Так говорит наш врач.
- Ну, послушать нашего врача, так один королек [Королек - разновидность хурмы] равен двум яйцам, а два королька - одной курице... - сказал Виссарион.
- А что, разве не так? - набросился на него Эдемика.
- Так, конечно. Вот я посадил у себя одно корольковое дерево, и теперь не нужны мне ни куры, ни курятник... Придет гость - подам ему вместо курицы королек!
- Я не знаю, кому что ты подашь, но бутылка молока - это, по крайней мере, полбутылки крови! - сбавил Эдемика.
- Уступи еще немного! - крикнул кто-то.
- Не могу! Это установлено наукой! - заупрямился Эдемика.
- Скажи в конце концов, кто отнимает у твоей козы эти полбутылки крови? - не вытерпел Зосим.
- Не у козы, а у меня! У меня этот негодяй высасывает кровь! взорвался Эдемика, ударив себя в грудь.
Он подошел к столу, схватил графин с водой, отпил несколько глотков, хотел еще раз ударить себя, но Зосим перехватил его руку, опустил ее и обратился к собранию:
- Кто еще среди вас пострадавший?
- Я! Я! Я!.. - повскакали с мест Мина, Мака, Машико и Васаси.
- Пострадавшие пусть крикнут "мэ-е-е!", - предложил Бежана.
В комнате опять поднялся хохот.
- Слышишь, Кишварди? Он еще и издевается над нами! - побагровел Эдемика.
- Бежана! Выгоню тебя вон! - пригрозил председатель. Бежана затаил дыхание. Председатель жестом велел Зосиму продолжать.
- Сколько литров крови дает твоя коза, Мина?
- Четыре!
- Твоя, Машико?
- Моя - три.
- Твоя, Мака?
- Моя - всего литр, она беременна...
- Твоя, Васаси?
- Два!