Меня подтащили к учителю.
- Товарищ начальник штаба! - вытянулся Нодар. - Ваше задание выполнено, неприятельская армия разбита, левый берег Волги захвачен нами, наши войска триумфальным маршем следуют на запад, жертв с нашей стороны почти нет! Кроме того, захвачен в плен фашистский генерал Сосойя Мамаладзе. Вот он!
- Сосойя, горе ты мое луковое, опять ты угодил в плен? - спросила Хатия.
Победители и побежденные разразились дружным хохотом. Я встал, отряхнулся и... расхохотался.
- Теперь отдохните полчаса, а затем - марш на плантацию! - объявил военрук.
С веселым гиканьем бросились мы к реке и с удовольствием бултыхнулись в холодную воду. Потом мы лежали в тени и молча наслаждались покоем, тишиной и прозрачным, без единого облачка, голубым небом. Леван Гуриелидзе лежал здесь же, с нами, и с нескрываемым удовольствием курил "Темпы". Приятный аромат папироски щекотал нам ноздри. Табак, разумеется, был у каждого из нас, но городские папиросы, да еще "Темпы", да еще в военное время, имели для нас особую привлекательность.
Мы горели желанием выпросить у учителя одну-единственную папироску, чтобы выкурить ее всем классом, по одной затяжке на брата, и затем хвастаться на все село: вот, мол, мы курили "Темпы". Наконец Нодар не выдержал, подмигнул мне и толкнул - пойди, дескать, попроси.
Я выразительно покрутил указательным пальцем у своего виска. Нодар с непередаваемой гримасой повторил npocv бу. И я решился.
- Леван Петрович...
- - Чего тебе, Мамаладзе?
- Леван Петрович, это правда, что последняя просьба приговоренного к расстрелу человека удовлетворяется?
- Правда! - ответил он с такой уверенностью, словно сам раз десять побывал в роли осужденного на смерть.
- Я ведь пленный фашистский генерал?
- Точно!
- Значит, вы расстреляете меня?
- Если дашь правдивые показания, может, и помилуем...
- Никогда! - заявил я твердо.
- Ну, значит, будешь расстрелян! - нахмурился военрук.
- В таком случае выполните мою последнюю просьбу!
- Что вы скажете? - обратился начальник штаба к своему штабу.
- Считаю, что было бы подло с нашей стороны отказать ему! - ответил.со всей серьезностью Нодар.
- Так и быть! Говори, Мамаладзе, в чем заключается твоя последняя просьба? - смягчился начальник штаба.
- Дайте одну папироску на обе армии... Мы выкурим ее в окопе, вы даже не увидите нас...
Гуриелидзе остолбенел от неожиданности. Придя в себя, он заговорил, задыхаясь от возмущения и глотая слова:
- Что?! Что ты сказал?!.. Да как ты... Кому ты... Как ты посмел?! Чтобы я, Леван Гуриелидзе... педагог... ветеран войны... чтобы я своей собственной рукой... дал папироску... своим ученикам?!.. Отравил бы ваши легкие, сердце, кровь?!.. А?!.. Скажите, что это была шутка!.. Иначе я сойду с ума!..
Я перепугался не на шутку. Ребята затаили дыхание.
- Конечно... Мы пошутили, уважаемый Леван Петрович!
- Извините нас! - пробормотал я и поспешно пересел подальше от учителя.
Долго еще бушевал наш военрук, наконец он стал успокаиваться, приговаривая время от времени:
- А? Папирос им захотелось!.. Я вам покажу папиросы!..
И вдруг произошло нечто совершенно непредвиденное и непонятное. Хатия, не проронившая во время вышеописанной бурной сцены ни одного слова, подошла к учителю и сказала:
- Уважаемый Леван Петрович! Никогда в жизни я не была ябедой, но теперь не могу скрыть от вас: пока вы руководили боем на берегу Супсы, мальчики достали из вашего кителя папиросы и одну из них начинили порохом, - все равно, мол, нам он не даст закурить... Они думали, что раз я не вижу, то и не услышу ничего...
- Да ты с ума сошла! Что ты брешешь? Врет она, Леван Петрович! - заорал я вне себя от искреннего возмущения.
- Испугался? - спросила иронически Хатия, моргая глазами.
- Ах, вот оно что... - проговорил учитель и оглядел нас испепеляющим взглядом.
- Врет она все, Леван Петрович! Признайся, дура, врешь ведь? - вмешался Нодар.
- Сам ты дурак, и сам ты врешь! - сказала спокойно Хатия.
Изумленный класс, разинув рты, смотрел на заупрямившуюся Хатию.
- Так... Не двигаться с места! - приказал шепотом побледневший учитель и встал. Он подошел к висевшему на дереве кителю, достал из кармана коробку папирос, внимательно осмотрел каждую папироску и, не заметив ничего особенного, повернулся к Хатии:
- Порохом, говоришь, начинили?
- Порохом, Леван Петрович!
- Прекрасно... Теперь слушай мою команду! - Учитель подошел ко мне. Coco Мамаладзе! Закуривай! - и протянул мне раскрытую коробку.
- Что вы, Леван Петрович!-Не хочу!
- Не хочешь? Бери сейчас же!
- Хотите взорвать меня, Леван Петрович?
- Говорю тебе, закуривай!
"Черт с ним, - подумал я, - закурю с закрытыми глазами, в худшем случае опалю себе нос!" Протянул руку, достал из коробки папироску, закурил и жадно затянулся,
А учитель продолжал обходить ребят:
- Ну-ка, закуривай, Яго Антидзе!.. Бери папироску, Отар Тавадзе!.. Не стесняйся, Кажура Гагу а!.. Посмотри мне в глаза, Отия Каландадзе! Возьми папироску!
- Я не курю, Леван Петрович!
- Что-о-о?
- Не курю я!
- Закуривай, если тебе дорога жизнь!
Отия закурил и закашлялся.
- Убиваете меня, Леван Петрович? - прохрипел он.
...В коробке осталась одна-единственная папироска.
Учитель отошел в сторону и стал наблюдать, кто же станет жертвой нашего неслыханного вероломства. А мы курили - осторожно, небольшими затяжками и тем не менее с огромным наслаждением.
- Быстрее! Что вы тянете? - торопил нас учитель.
- Между прочим, никуда я не спешу... - заявил Отия.
- Мда-а-а... Отличный табак! - добавил Нодар, затянулся последний раз и бросил окурок.
- Прекрасные папиросы! - подтвердил Яго Антидзе.
Вслед за ними бросили докуренные папиросы Отар Тавадзе, Ромео Чануквадзе и другие.
Остались я и Отия Каландадзе. Вскоре Отия тоже избавился от адской машины, и теперь весь класс с затаенным дыханием смотрел на меня. Учитель сгорал от нетерпения. Я взглянул на свою папироску - ее оставалось всего на одну затяжку. Я зажмурился, медленно затянулся, набрал во рту ароматный дым, проглотил его и... открыл глаза. Папироска догорела до мундштука.
Взрыва не произошло. Я вздохнул полной грудью и щелчком далеко отбросил окурок.
Класс ахнул. Теперь начальник объединенного штаба и его войско стояли друг против друга и не знали, как поступить дальше. Наконец учитель приблизился ко мне и произнес голосом, от которого дрогнули сердца даже самых отчаянных наших головорезов:
- В коробке лежит одна папироска, и ее выкуришь ты, Coco Мамаладзе!
- Не могу больше, Леван Петрович! Благодарю вас!
- Мамаладзе...
- Эту папироску можете выкурить вы, Леван Петрович, она не взорвется! сказала вдруг громко Хатия, Всё обернулись к ней.
- Как?.. - прошептал учитель.
- Не взорвется, - повторила Хатия, - не было никакого пороха...
И тогда взорвались мы. В припадке смеха мы катались по земле, кувыркались, вопили, дрыгали ногами и становились на головы. Учитель долго сдерживал себя и наконец захохотал так, как, наверно, не смеялся никогда в жизни...
...Когда все успокоились, он подошел к Хатии и сказал:
- Ты думаешь, мне жалко для них папирос?
- Нет, Леван Петрович;, этого я не думаю, - ответила Хатия. - Просто мне хотелось доставить мальчикам это удовольствие... Простите меня, Леван Петрович...
Учитель погладил Хатию по щеке, обнял ее за плечи и медленно повел к дороге.
- Мамаладзе! - крикнул он, не оборачиваясь, - Собери класс и следуйте за нами!
- Класс, стройся! - гаркнул я. - Равняйсь! Смирр-р-но! К колхозной плантации ша-а-агом... марш! Раздва-три!.. Раз-два-три!..
Я побежал вперед и встал во главе отряда.
- Молодцы, орлы!.. Молодцы!.. Строевым шагом!..
Запевай!
И затопали опять по долине Супсы наши орлы - кто в отцовских, кто в дядиных брюках и блузах, кто в лаптях, кто в калошах, а кто и босиком... И огласились опять берега реки нашей веселой, задорной песней: