- Боже справедливый, за что ты так наказал этого милосердного ребенка?.. - проговорил наконец он, встал, обнял Какано за плечи и повел ее к дверям.
- Ложитесь теперь, дети, дай бог вам приятного сна! - И он закрыл за собой дверь.
Спать нам не хотелось.
- Спустимся во двор, Сосойя! - попросила Хатия.
...Я усадил Хатию под орехом, лег сам и положил голову ей на колени. Была теплая, тихая июньская ночь.
Над нами простиралось усеянное звездами черное небо.
Доносились убаюкивающее верещание сверчков, шум реки, кваканье лягушек, ленивый лай собак. Сейчас у нас точно такая же ночь, так же лают собаки, так же шумит река. Тетя так же лежит под деревом, смотрит на небо и думает о том же, о чем и я. Как было бы хорошо, если б люди могли видеть в небе, как в зеркале, друг друга. Я увидел бы тетю, свое село, весь мир, познакомился бы с несметным количеством людей, своих сверстников. И мир узнал бы меня. Мы увидели бы, кому на свете живется хорошо, а кому плохо, и первые помогли бы вторым... Люди увидели бы друг друга и поняли бы, что не такие уж мы плохие, как нам это иногда кажется, что нет у нас основания ссориться и враждовать меж собой, и не стало бы на земле войн и кровопролитий...
- О чем ты думаешь, Сосойя?
- Сам не пойму, Хатия... - А все же?
- О небе.
- Что - о небе?
- Думаю, если б небо было зеркалом...
- А зачем тебе, чтобы небо было зеркалом?
- Эх, это было бы здорово!..
- Сосойя, теплая ночь, правда? - спросила Хатия после минутного молчания.
- Да. Скажи, Хатия, с чего это ты наговорила с три короба вранья? Я был готов провалиться сквозь землю!
- Ничего я не наврала...
- Ну, знаешь!
- Все, что я сказала, было правдой. Ты просто забыл...
- Хатия, или ты рехнулась, или меня принимаешь за круглого дурака!.. Ты думаешь, Бабило поверил в твою сказку?
- А он поверил бы, если б я сказала, что его сыновья погибли?
- Нет!
- Почему?
- Да потому, что это неправда! - А если б сказала, что они живы?
- Это ведь тоже неправда?
- Сосойя, двух неправд не бывает. Сыновья Бабило или живы, или погибли... В их гибель Бабило и Какано не верят, значит, они должны поверить, что они живы.
- Но ты...
- Что - я? Я не сказала, что эти ребята - их сыновья... Пусть они думают, что это так. Что в этом плохого?
- Да нет, плохого ничего...
- Тогда в чем же я виновата?
- Ни в чем, Хатия...
Пусть Бабило и Какано думают, что живы их дорогие мальчики, что в этом может быть плохого? Ничего. Это неправда? А если правда? Если это правда, тогда - хорошо? Хорошо! Вот в том-то и дело! Всякая правда хороша?
Этого не может быть! Ну а всякая ложь? Плоха ли всякая ложь? Нет, конечно! Но ведь хорошая ложь лучше плохой правды? Лучше! В том-то и дело!..
- А сейчас о чем ты думаешь, Сосойя?
- А сейчас я думаю о том, как завтра тетя испечет большой-пребольшой мчади и как я наброшусь на него!
- Сосойя, какого цвета небо?
- Синее, Хатия.
- А какого цвета синий цвет?
- Синий?.. Ну... Синий - это цвет неба.
- А это красивый цвет?
- Очень красивый, Хатия!
- А что это значит - красивый? - пе отставала Хатия.
- Красивый? - Я привстал и посмотрел в лицо Хатии. - Красивы большие синие глаза... Черные брови...
Черные ресницы... - Я провел пальцами по глазам Хатии. - Красивы каштановые волосы... Маленький нос...
Пухлые губы... Белые зубы... Красивы прозрачные уши, высокая шея... Вот ты, например, Хатия, красивая...
- Значит, я - синяя, цвета неба?
Я вздохнул.
- А ты какой, Сосойя?
- Я? Я - обезьяна!
- А какая она, обезьяна?
- Точно такая, как я!
Хатия погладила мое лицо.
- Какого цвета у тебя волосы?
- Черные.
- Глаза и у тебя большие. И ресницы длинные. А глаза у тебя какого цвета?
- Карие.
- Нос - прямой, небольшой... И губы пухлые.
А зубы?
- Зубы у всех белые, Хатия.
- Ты красивый, Сосойя?
- Хорошо, что ты не видишь меня!
- Я вижу тебя, Сосойя! Тебя и солнце. И больше ничего.
Я лег опять. Хатия склонилась ко мне, приложила ухо к груди. Наверно, она прислушивалась к биению моего сердца. А я наслаждался теплом ее рук и щеки и, как тогда, на берегу Супсы, чувствовал, как это тепло вливается в меня. Я слушал, шум реки, верещание сверчков, лай собак и не видел ничего, кроме Хатии и усеянного звездами неба. Я знал, что Хатия видит только солнце и меня, и был уверен, что и небо, наверно, видит нас - Хатию и меня.
* * *
Я проснулся с первыми лучами солнца. Быстро вскочил, оделся и подошел к постели Хатии. Подложив под щеку обе ладони, она мирно спала. Я стал легонько тормошить ее.
- Хатия!
- А? Это ты, Coco? - Хатия присела в кровати.
- Да. Вставай, пора уходить.
- А какое сейчас время?
- Утро уже. Одевайся, я пойду оседлаю осла.
- Хорошо.
Я спустился во двор. Наш осел, помахивая хвостом, щипал траву. Я оседлал осла и поднялся в комнату. Хатия была уже одета.
- Пошли! - сказал я шепотом.
- Почему ты шепчешь, Сосойя?
- Они еще спят.
- Разве еще так рано?
- Да. Идем!
- Так и уйдем, не попрощавшись?
- Не надо их беспокоить. Пошли. - Я вывел Хатию на балкон.
- Неудобно, Сосойя!
- А будить чуть свет стариков удобно? Идем!
Мы спустились с балкона. Потом я вернулся в комнату, стащил во двор мешки с кукурузой и кое-как навьючил ими осла.
- Ну, тронулись! - Я взял Хатию за руку.
- Ах вы разбойники! Хотите улизнуть?
На балконе стоял заспанный, взлохмаченный дядя Бабило.
- Вы что же, хотите опозорить меня? Куда это вы не евши?! - погрозил он пальцем.
- Спасибо вам, дядя Бабило, но лучше нам отправиться пораньше, дорога все же длинная, вы уж не обижайтесь, пожалуйста! - попросил я.
- Да, пожалуй, твоя правда... - согласился Бабило. - Ну, мы пошли, дядя Бабило! До свидания и большое вам обоим спасибо!
- Погоди, сынок, погоди!
Бабило вошел в комнату и почти тотчас же вернулся обратно. У меня потемнело в глазах: в руках он держал полушубок и сапоги. Бабило не спеша спустился по лестниде и подошел к нам. Я не мог вымолвить слова, язык одеревенел во рту. С трудом я сдерживал себя, чтобы не разреветься.
- Вот, сынок, твои сапоги! - Бабило протянул мне сапоги.
Я взял их и проглотил горькую слюну.
- А вот и полушубок!
- Передумали, дядя Бабило? - пролепетал я.
- Да, сынок, передумал... - Бабило положил руку мне на голову. - Не нужны мне ни полушубок, ни сапоги...
А вот ружье я оставлю. Подарок Хатии оставлю обязательно!
- Что, дорого, дядя Бабило? - Я почувствовал, как у меня скривилась губа.
- Нет, сынок, не дорого".. Просто я передумал.
Что мне оставалось делать? Я повернулся и стал снимать мешки.
- Что ты делаешь? - испугался Бабило. - Как что? Вы ведь передумали?
- А зачем ты снимаешь мешки?
- Так надо же вернуть вам кукурузу...
- Убей меня бог! Да как ты мог подумать такое! При чем кукуруза? Я возвращаю тебе полушубок и сапоги, а кукурузу ты бери себе, на черта мне кукуруза? Смотри-ка, что он подумал! - Бабило потрепал меня за волосы.
- Дядя Бабило...
- Что, сынок?
- Дядя Бабпло... Я так... Я... Я не нищий! - выговорил я с трудом и покраснел до корней волос. Бабило быстро убрал руку с моей головы и отпрянул.
- Ты что сказал? Повтори, какие ты слова сейчас произнес? Ах ты, сукин сын! Как ты смел? Кто тебя научил так разговаривать со старшими? Нищий? Я же взял у вас ружье? Значит, я нищий? Принять от старшего пару зернышек кукурузы - это, по-твоему, нищенство? Нет, ты слышала, Хатия, что он тут сболтнул?