- А что ему мешает подготовиться сейчас?
- Уже поздно, Лукайя!
- А если он пожалует сюда до наступления зимы?
Куда ты тогда денешься? - не отставал Лукайя.
- Мы не должны допустить этого!
- Кто это "мы"? Ты да я?
- И я и ты!
- Да кто его остановит? Видишь, он берет город за городом!
- Должны остановить!
- Ну давай, давай! Останавливай! - осклабился Лукайя.
- Да что это ты, проклятый старик, раскаркался?! - вскочила Ксеня. Ежели стать так да сложить руки, конечно же быть беде!
- Чего ты орешь, баба? А я о чем толкую? Как бы не быть беде, вот что меня пугает!
- Смотри у меня, Лукайя! Вырву я твой язык! - пригрозила Ксеня.
- Да что говорить с тобой! Баба есть баба...
Лукайя опять свернул цигарку.
- Ладно, я баба... А ты? Ведь ты мужчина?.. Ах да ох! Заладил одно и то же... Ты как думаешь, Коцияпочтальон приносит только похоронные? Маргарита! Получила письмо от своего?
- Получила, Ксеня, позавчера получила.
- И еще получишь!
- Что он пишет? - спросил Лука.
- Сидим, говорит, в окопах... Стреляем... Если, говорит, запоздает письмо, не волнуйтесь...
- А что еще?
Маргарита покраснела.
- Да говори, чего там!
- Если, мол, родится мальчик, назови его моим именем...
- Вот и назови! Если даже родится девочка, и ее назови по батьке! посоветовал Виссарион.
- А от моего мальчика нет и нет ничего! - вздохнул Лука.
- Получишь, Лукайя, не волнуйся! - сказал дядя Герасим.
- Когда же?
- Получишь, говорю тебе! Пришло ведь письмо от моего мальчика! Придет и от твоего! Так, Сосойя?
- Конечно! - улыбнулся я.
- Мда-а-а... Не так уж страшен черт... - начал Виссарион Шаликашвили. Сидим мы здесь, как в норе, не видим ничего дальше своего носа и пищим... А вы подумали о том, сколько Виссарионов и Ксений мотыжат поля в нашей стране? Сыновья скольких Герасимов и Лукайев держат в руках винтовки? Сколько бегают Хатий и Сосойев? Вы думали о том, как велика наша земля? Кто такой Гитлер, чтобы одолеть нас? Да у него ведь не хватит крови, не хватит сил для этого! - Виссарион уперся в колени огромными жилистыми, мозолистыми руками, встал, выпрямился во весь рост, окинул взглядом раскинувшиеся внизу поля. - Вон, взгляните на нее! Земля родная! Наша земля!.. Коротки руки у Гитлера, скажу я вам, коротки!..
Необозримая долина под нами дышала паром земли и белоснежными дымками, поднимавшимися над крестьянскими домами. По долине полнокровной артерией текла Супса. Вобрав в себя всю пролитую людьми кровь и пот, она щедро поливала ими землю, поила почву, катила свои волны все дальше и дальше и наконец вливалась в море неиссякаемым, неисчерпаемым жизненным потоком.
Отсюда, с крохотного клочка земли на склоне горы, напоминавшего узкую бойницу в огромной крепостной стене, я взирал на бескрайние просторы и чувствовал, что за доступным моему глазу горизонтом лежат другие, такие же безбрежные земли, за ними - новые, другие, за ними - еще и еще, и так без конца, и что все это - моя, родная земля, и что золотой диск солнца, льющий на землю животворящие лучи, - это моя жизнь, мое счастье, и что нет и не может быть на свете силы, способной отнять у меня эту землю, это солнце, это счастье, эту жизнь...
Люди, окружавшие меня, смотрели туда же, на лежавшие под нами поля, и молчали. И я знал, каждый из нжх - Герасим и Виссарион, Ксеня и Лука, тетя Кето и Маргарита, - каждый из них думал так, как думал я.
И стоящая рядом со мной улыбавшаяся Хатия думала и видела то, что думал и видел я...
...Солнце медленно садилось за долиной Супсы. Утомленные за день люди вместе с блеявшим стадом возвращались по домам.
В ту ночь село еще раз всколыхнули раздавшиеся вдруг крик и вопли. Мы с тетей выскочили на дорогу. Со всех сторон бежали перепуганные соседи.
- У кого это, Герасим? - спросила тетя шагавшего рядом с нами Герасима.
- Кажись, у Лукайи Поцхишвили... Вот несчастье... - проговорил Герасим.
УРОК ВОЕННОГО ДЕЛА
Время берет свое...
За июнем наступил июль, затем - август, за августом - сентябрь. Начались занятия в школе. В наших дневниках стали появляться двойки, тройки, четверки и - реже - пятерки. Ничего как будто не изменилось.
Тетя по-прежнему преподавала грузинский язык. Хатия по-прежнему сидела на парте рядом со мной. Учитель географии все так же упрашивал нас сидеть на уроке спокойно и обещал за это играть после уроков с нами в камушки. Учительница русского языка но старой привычке называла меня "бичо"[Бичи мальчик. Бичо - полуласковое-полупренебрежительное обращение: "Эй, мальчик!"]. Заметная перемена заключалась в том, что все наши учителя сильно похудели.
И еще одна новость: в школе появился участник хасанских боев Леваи Гуриелидзе. Он был назначен преподавателем военного дела и физкультуры.
На первый свой урок он явился в зеленых брюках галифе, кожаных крагах, военной фуражке, с противогазом, мелкокалиберной винтовкой через плечо и свернутым плакатом под мышкой. Он подошел к столу, взял под козырек и застыл. Мы встали, потом сели и, когда учитель не изменил своей позы, снова встали.
- Вольно! - скомандовал, он, снял фуражку, положил ее на стол, повесил на доске противогаз и винтовку.
Потом развернул плакат, извлек из кармана четыре здоровенных гвоздя, взял валявшийся у камина кусок кирпича и стал приколачивать плакат к стене. Покончив с этой операцией, он повернулся к нам с лицом победителя.
- Что он сделал? - спросила меня Хатия.
- Прибил к стене плакат! - прошептал я.
- А что на нем нарисовано?
- Не нарисовано, а написано красными буквами: "Смерть немецким захватчикам!"
- Л он не мог сказать это наизусть?
Я пожал плечами.
- Теперь познакомимся! - объявил учитель. - Ме"
ня зовут Леван Гуриелидзе.
- Хорошая у вас фамилия! - сказал Отия Каландадзе.
- Разговоры! Военный предмет любит дисциплину!
- Ботаника тоже любит дисциплину! - сообщил Тамаз Керкадзе.
- Кто это сказал? Встать!
- Это сказал учитель ботаники.
- Садись! - Тамаз сел. - Что я люблю? Я люблю дисциплину, порядок, тишину, чтобы слышно было, как летит муха! Что я еще люблю?
- Вареные каштаны, учитель? - подсказала Хатия.
- Кто это сказал? Встать!
Никто не ответил.
- Вы должны помнить: я не родился учителем. Кем я был в вашем возрасте? Оболтусом, бездельником, дураком... Вроде вас!
- А вы и сейчас выглядите молодым, учитель! - сказал Нодар Калаидадзе по прозвищу "головастик".
Учитель самодовольно улыбнулся.
- Потом я сел за книгу. Что такое книга? Книга - друг человека! Читал, читал и стал человеком. А по происхождению я танкист!
- Ты смотри! - удивился Тамаз.
Учитель нахмурился.
- Я вам не обыкновенный учитель! Я шкуру с вас спущу! - хлопнул он рукой об стол.
- Так говорят все учителя, - сказал Отия.
- Перехожу к функциям взвода в обороне!
- Ну-ну, давайте! - подбодрил кто-то учителя.
Учитель вспыхнул, но сдержался и продолжал:
- Что такое взвод?
- Вот именно, что такое взвод? - повторил Коте Гогиберидзе.
- Кто это сказал? Встать!
Класс замер. Учитель подошел к доске, взял мел.
- Вот это - взвод фашистов! - сказал он и начертил на доске двадцать небольших кружочков.
- Спасайся, ребята! - воскликнул Тамаз Керкадзе, хватаясь за голову.
- А это - наш взвод! - учитель начертил еще двадцать кружков. - Между взводами находится водный рубеж, то есть река.
Ты на том берегу...
Я - на этом.
Нас разделяет река [Слова из стихотворения Важа-Пшавелы] ...
подхватил Отия.
Учитель побледнел.
- Кто это сказал? - прошипел он.
- Важа-Пшавела, учитель! - встал Отия.
- Садись!.. - Учитель стал мелом выбивать дробь по доске. - Что я делаю?
- Стучите мелом! - ответил Яго Лнтидзе.
- Садись!
- Ставите точки! - встал Головастик.
- Садись!
- Стреляете! - выпалил я.