Но я, конечно, не оставлю. Я ем его мозг, потому что это самая лучшая часть. То, от чего моя голова снова озаряется чувствами. Чистые воспоминания. От трёх до десяти секунд, в зависимости от человека, я могу чувствовать себя живым. Я чувствую следы вкусных блюд, красивой музыки, духов, закатов, оргазмов, жизни. Потом все угасает, я поднимаюсь, и тащусь прочь из города, по-прежнему мертвый, но, кажется, немного меньше. Чувствую себя лучше.
Я не знаю, почему мы должны есть людей. Не понимаю, какая может быть необходимость впиваться зубами в чью-то шею. Мы, конечно, не перевариваем мясо и не поглощаем питательные вещества. Мой желудок — это сгнивший мешок сушеной желчи, так что бесполезно, мне не переварить. Мы просто едим, пока всё это не выйдет через наши задницы, а затем едим ещё больше. Всё это чувствуется абсолютно бесполезным и всё же помогает нам двигаться дальше. Я не знаю, почему. Ни один из нас на самом деле не понимает, почему мы такие, какие есть. Мы не знаем, стали ли такими в результате какой-то глобальной инфекции, или древнего проклятия, или чего — то ещё более бессмысленного. Мы нечасто об этом говорим. Споры не являются основной частью жизни зомби. Мы здесь и мы существуем. Просто мы. Иногда это даже приятно.
Снова за пределами города с другими, в пыльном поле, я начинаю без причины ходить по кругу. Я наступаю одной ногой в грязь и отвожу в сторону её снова и снова, поднимая облака пыли. Я ни за что не позволил бы себе такое раньше, когда был живым. Я помню стресс. Я помню счета и сроки, отчеты о задержании актива. Помню, как был занят. Всегда и везде всё время занят. Теперь я нахожусь посреди широкого пыльного поля и просто хожу кругами. Мы обогнали мир. Будучи мёртвым, это легко.
Через несколько дней я перестаю ходить, и стою на месте, покачиваясь взад и вперед, слегка постанывая. Я не знаю, почему стону. Мне не больно и не грустно. Думаю, просто лёгкие так вытесняют воздух. Когда мои лёгкие разложатся окончательно, это, вероятно, прекратится. А сейчас, в то время, как я покачиваюсь и стону, я замечаю мертвую женщину, стоящую в нескольких футах от меня, глядящую на далекие горы. Она не мычит и не шатается, лишь иногда у нее странно подергивается голова. Мне нравится, что она не мычит и не шатается. Я подхожу и становлюсь рядом с ней. Хриплю какое — то приветствие, и она дергает плечом.
Она мне нравится. Протягиваю руку и касаюсь её волос. Она не очень долго была мёртвой. Её кожа серая, глаза впалые, но у неё нет выставленных наружу костей или органов. Её посмертная одежда — чёрная юбка и аккуратная белая блузка. Я подозреваю, что раньше она была официанткой.
К ее груди приколот серебристый бейджик.
Я могу прочитать её имя. У неё есть имя.
Её зовут Эмили.
Указываю рукой на её грудь. Медленно, с большим трудом, я говорю: «Эм. или.» Слово сходит с остатков моего языка, как мёд. Что ж, хорошее имя. Чувствую тепло, произнося его.
Затуманенные глаза Эмили расширяются при этом звуке, и она улыбается. Я тоже улыбнулся, и, возможно, немного занервничал, потому что моё бедро щёлкнуло, и я повалился в пыль. Эмили просто смеется, и это — наполненный, сырой, прекрасный звук. Она наклоняется и помогает мне встать на ноги.
Мы с Эмили — влюблённые.
Я не уверен, как это происходит. Я помню, какой любовь была прежде, и она другая. Эта проще. Раньше были сложные эмоциональные и биологические факторы. Мы долго разрабатывали перечни контрольных вопросов и сложные тесты, прежде чем принять человека. Мы смотрели на причёски и карьеру и размеры молочных желёз. И там был секс, во всём, смущая всех, как голод. Он создал желания, амбиции, конкуренцию, заставлял людей покинуть свои дома и изобретать автомобили, космические корабли, атомные бомбы, когда вместо этого они могли бы просто сидеть на диване, пока не умрут. Животное желание. Призыв подсознания. Секс заставлял мир вращаться.
Всё это прошло. Секс, когда — то сила столь мощная и универсальная, теперь не имеет значения. Амбиции и стремления составляют уравнение. Мой член упал две недели назад.
Итак, уравнение стирается с доски, и всё меняется. Наши действия не имеют скрытых мотивов. Мы перетасовываемся в пыли и иногда неуклюже обмениваемся хмыканьями со сверстниками. Никто не спорит. Не бывает драк.
И Эмили — не сложный процесс. Я просто вижу её и иду к ней, без всякой причины, просто решив, что хочу быть с ней в течение длительного времени. Так что теперь мы перемешиваемся с толпой среди пыли вместе, а не поодиночке. По какой-то причине мы наслаждаемся обществом друг друга. Когда мы должны идти в город, чтобы поесть, мы делаем это в разное время, потому что это неприятно, и мы не хотим разделять это. Но мы разделяем все остальное, и это приятно.