Надеюсь, что театральные продюсеры, предлагающие мне поставить пьесу или даже оперу, руководствуются не только простой мыслью, что дебютирующий на сцене кинорежиссер может послужить неплохой наживкой для кассы. Хочется думать, что в основе таких предложений — уверенность в том, что я могу что-то сделать в этой области.
Театр я впервые открыл для себя в Римини. Родители взяли меня на гастрольное представление труппы Большого Гиньоля. Видя, как на стенах театра расклеивают афиши, я все больше и больше проникался ощущением: внутри должно произойти нечто из ряда вон выходящее. Таинственное и завораживающее.
Зрительный зал поразил меня своим великолепием. Золоченые ложи, бархат, ярко высвеченный просцениум. Красота декораций впечатляла меня больше, нежели фабула пьесы. Театральное представление никогда не будило во мне таких эмоций, как кинофильм, но после того спектакля я не спал всю ночь.
Бергман сказал, что работа на театральной сцене приносит огромное творческое удовлетворение; а спектакли я мог бы ставить «в перерывах между фильмами». Но для меня «перерывов между фильмами» не существует. Закончив один, я начинаю работать над следующим. Он обратил мое внимание на то, что театральность — объективное свойство моих лент. Должен признаться, я чувствовал себя неловко, слушая, с каким знанием дела он рассуждает о моей работе в кино. Судя по всему, он видел так много моих фильмов, а я — так мало его. У него не вызывало сомнений, что я до тонкостей разрабатываю эскизы костюмов и декораций, придаю особое внимание освещению, разбираюсь в нюансах актерской манеры исполнения. Почему бы не приложить усилий к тому и другому, ведь в них так много общего?
Я ничего не ответил, да и вопрос Бергмана был вполне риторическим. Он просто постулировал общность природы режиссерского ремесла- экранного и сценического. От себя могу сказать лишь одно. С моей точки зрения, кино и театр не вполне идентичны. Подобно опере и балету, они сопоставимы, но различны. К тому же в «перерывах между фильмами» все мое время оказывается безраздельно отдано созданию новых. И, как это ни печально, поискам денег, необходимых для того, чтобы дать им возможность родиться.
Когда я познакомился с Орсоном Уэллсом, он отрекомендовался волшебником. Волшебство, магия всегда меня заинтриговывала. Думаю, я инстинктивно стремился уверовать в ее могущество, ощутить как нечто реальное. Иными словами, готов был запудрить мозги самому себе. Мальчишкой я пытался выучить несколько цирковых трюков, но ловкость рук не входила в сильные стороны моей натуры, а юного энтузиазма оказалось недостаточно, чтобы в совершенстве освоить их непростую технологию. Да и привлекали меня больше спонтанные, как бы случайные эффекты. Я тотчас восставал против чего бы то ни было, требовавшего терпения, усидчивости, дисциплины — в особенности, если эта дисциплина навязывалась извне. Уэллс же, напротив, не жалел времени на детальную отработку фокуса и любил пространно объяснять его секрет. А я — я никак не желал расстаться со своей верой, что волшебство — это волшебство и ничего больше.
Распространялся Орсон Уэллс преимущественно на гастрономические темы. Он так любил поесть, что должен был бы родиться итальянцем. А как прекрасен был тембр его голоса! Когда он описывал способ приготовления белой фасоли в оливковом масле, речь его просто журчала: так декламируют стихи большие мастера художественного чтения. Звук его голоса уносил в неведомые дали. Слышать его было так приятно, что потом нелегко было вспомнить, что послужило предметом разговора.
Чудесным открытием стало для меня знакомство с создателем фильмов «Толпа» и «Большой парад» Кингом Видором. В момент нашей встречи ему было уже за семьдесят, но все, о чем он помышлял, — это работа. Ужасно, что художник такого масштаба не мог продолжать творить: окружающие, видите ли, считали, что он слишком стар. Видор поведал мне сюжет фильма, который еще надеялся когда-нибудь снять. Ядро фильма должна была составить судьба некогда открытого самим Видором актера, всецело обязанного своей звездной славой «Толпе». Один из легиона безвестных тружеников актерского цеха, вмиг поднятый на гребень волны головокружительного успеха, он приходит к трагическому концу, не в силах совладать с тем, что широковещательно именуют бременем славы.