В петушиное утро,
Подчиняясь законам похода,
Он пройдет,
Освещен
Старомодной расцветкой восхода,
Под свинцовым осколком,
Придавленный смертною глыбой,
Он умрет вдалеке
И шепнет, умирая:
«Спасибо!»
Нет!
Он сразу займется,
Он будет, наверно, упорен
В заготовительном плане,
В сортировке рассыпанных зерен..
Впрочем, делай что хочешь!
Если б знал ты, как мне надоело,
Выбирая работу тебе,
Самому оставаться без дела!
Что мне делать теперь
И какой мне работой заняться,
Если повесть моя
Начинает опять волноваться?..
НЭПМАН
Я стою у высоких дверей,
Я слежу за работой твоей.
Ты устал. На лице твоем пот,
Словно капелька жира, течет.
Стой! Ты рано, дружок, поднялся
Поработай еще полчаса!
К четырем в предвечернюю мглу
Магазин задремал на углу.
В ресторане пятнадцать минут
Ты блуждал по равнине меню;
Там, в широкой ее полутьме,
Протекает ручей Консоме.
Там в пещере незримо живет
Молчаливая тварь — Антрекот;
Прислонившись к его голове,
Тихо дремлет салат Оливье.
Ты раздумывал долго. Потом
Ты прицелился длинным рублем.
Я стоял у дверей недвижим,
Я следил за обедом твоим.
Этот счет за бифштекс и компот
Записал я в походный блокнот,
И швейцар, ливреей звеня,
С подозреньем взглянул на меня.
А потом, когда стало темно,
Мери Пикфорд зажгла полотно.
Ты сидел недвижимо — и вдруг
Обернулся, скрывая испуг:
Ты услышал, как рядом с тобой
Я дожевывал хлеб с ветчиной…
Две кровати легли в полумгле,
Два ликера стоят на столе.
Пьяной женщины крашеный рот
Твои мокрые губы зовет.
Ты дрожащей рукою с нее
Осторожно снимаешь белье.
Я спокойно смотрел. Все равно
Ты оплатишь мне счет за вино,
И за женщину двадцать рублей
Обозначено в книжке моей.
Этот день, этот час недалек:
Ты ответишь по счету, дружок.
Два ликера стоят на столе,
Две кровати легли в полумгле,
Молчаливо проходит луна,
Неподвижно стоит тишина.
В ней усталость ночных сторожей,
В ней бессонница наших ночей.
ПОХОРОНЫ РУСАЛКИ
И хотела она доплеснуть до луны
Серебристую пену волны.
Рыбы собирались
В печальный кортеж,
Траурный Шопен
Громыхал у заката…
О светлой покойнице,
Об ушедшей мечте,
Плавники воздев,
Заговорил оратор.
Грузный дельфин
И стройная скумбрия
Плакали у гроба
Горючими слезами.
Оратор распинался,
В грудь бия,
Шопен зарыдал,
Застонал
И замер.
Покойница лежала,
Бледная и строгая,
Солнце разливалось
Над серебряным
хвостом.
Ораторы сменяли
Друг друга.
И потом
Двинулась процессия
Траурной дорогою.
Небо неподвижно.
И море не шумит…
И, вынув медальон,
Где локон белокурый
В ледовитом хуторе,
Растроганный кит
Седьмую папиросу,
Волнуясь,
Закуривал.
Покойницу в могилу,
Головою — на запад.
Хвостом — на восток.,
И взнеслись в вышину
Одиннадцать салютов —
Одиннадцать залпов —
Одиннадцать бурь
Ударяли по дну…
Над морем,
Под облаком
Тишина,
За облаком —
Звезды
Рассыпанной горсткой.
Я с берега видел:
Седая волна
С печальным известьем
Неслась к Пятигорску.
Подводных глубин
Размеренный ход,
Качающийся гроб —
Романтика в забвенье.
А рядом Величавая
Рыба-счетовод
Высчитывает сальдо —
Расход на погребенье.
Рыба-счетовод
Не проливала слез,
Она не грустила
О тяжелой потере.
Светлую русалку
Катафалк увез, —
Вымирают индейцы
Подводной прерии…
По небу полуночному
Проходит луна,
Сказка снаряжается
К ночному полету.
Рыба-счетовод
Сидит одна,
Щелкая костяшками
На старых счетах.
Девушка приснилась
Прыщавому лещу,
Юноша во сне
По любимой томится.
Рыба-счетовод
Погасила свечу,
Рыбе-счетоводу
Ничего не приснится…
Я с берега кидался,
Я глубоко нырял,
Я взволновал кругом,
Я растревожил воду,
Я рисковал, как черт,
Но не достал,
Не донырнул
До рыбы-счетовода.
Я выполз на берег,
Измученный,
Без сил,
И снова бросился,
Переведя дыханье…
Я заповедь твою
Запомнил,
Михаил,
Исполню,
Лермонтов,
Последнее желанье!
Я буду плыть
Сквозь эту гущу вод,
Меж трупов моряков,
Сквозь темноту,
Чтоб только выловить,
Чтоб рыба-счетовод
Плыла вокруг русалки
С карандашом во рту…