— Думаешь, что все обо всем знаешь, Свет? А может с Сидом все совсем по-другому? — патетично вопрошаю я.
А она прыскает и заливается смехом:
— Как с ним — я как раз и знаю…
Я смотрю ей в глаза. Рот не слушается, кривится в ухмылке…
В любых обстоятельствах держать все под контролем — это я умею.
Но мне очень хочется отмотать время назад и эту Светкину фразу не расслышать. Полную яда, гнили, никому не нужную фразу. Уродское, подлое признание. Если бы Светка просто взяла ведро с помоями и вылила их на мою башку, было бы легче — не так противно.
Чашка дрожит в руке. В душе снова разверзается чернота.
— Ой, хватит, Лик. Не кори себя — раз само в руки шло, грех не взять. Только ни на что особо не надейся. — Ее опухшие глаза полны сочувствия. — Он временами себя-то не помнит. Какие он тебе дифирамбы-то пел? Что ты для него все, да?
Вот взять бы ее слова и засунуть обратно в глотку. Только мараться никакого желания нет.
Самое интересное, что я всегда была уверена: стоит убрать шипы — твою тонкую кожу разорвут, а сердце вынут и выбросят в грязь. Но мама с дядей Костей, та же Светка со счастливым замужеством, мальчик Сид, легко утянувший меня в свою невесомость — они заставили меня усомниться, рискнуть, поверить… А я была права, и осознание этого, похмельное и виноватое, возвращается ко мне только сейчас.
Я смотрю в окно на первый день нового, 2004-го. В нем даже солнце какое-то тусклое, разбавленное, ненастоящее. Претит. И от избенки замызганной тошнит, и от пьяни всей этой, и от беременной Светки — Баунти в грязной растянутой футболке… Даже от чая безвкусного, нехитрого…
Но мне очень нужно узнать правду. И правда сейчас сожжет мою душу и раз и навсегда очистит от глупой любви.
— Он говорил так и тебе? — Я отчего-то не узнаю свой отрывистый и грубый голос. Снова смотрю на сестру, ловлю и фиксирую ее бегающий взгляд.
— Ага… Знаешь же: в августе мы с Юркой взяли паузу, а Сид тогда только появился в тусовке. Ну я с ним и замутила… Ну не знала я, сколько ему лет, понимаешь? Я просила твоего совета, но ты, Снежная королева, тогда до меня так и не снизошла!
Светка переживает, не глядя, складывает из мятой салфетки треугольник, сгибает его напополам — и еще, и еще…
Но она плохо меня знает, если думает, что увидит мои слезы. Все мы родом из детства, и еще тогда я дала себе обещание не плакать даже в моменты, когда чувствуешь, что вот-вот навсегда закроешь глаза.
Мозг работает в автономном режиме, анализирует, сопоставляет, делает выводы…
— В августе, говоришь? — бормочу, и разум пронзает смутная догадка. — Свет… Ты от кого залетела-то? Только честно.
И картинка вокруг начинает еле заметно искажаться, подергиваться, заполняться черными назойливыми мушками: так я обычно в обморок отчаливаю. Если отчего-то становится очень плохо…
Светка глядит в чашку и улыбается, будто тихо помешалась:
— Кто мой муж? Кидис. От него и залетела. Ну а если уж совсем по чесноку, то… — Сеструха поднимает серое измученное лицо. — Не знаю я. Подваливала тогда с проблемой и к Сиду. А он, козел, надо мной поржал только!
Я призываю на помощь всю свою отстраненность, снова возвожу из нее так опрометчиво разрушенную мною стену. Через нее до меня не добраться, не замарать, не заполнить болью. Выше этой стены только небо. Но сегодня даже оно мерзкое.
***
Бесшумно забираю из холодной комнаты косуху, а в сторону ржавой кровати, на которой Сид досматривает свои никчемные сны, даже не пытаюсь повернуться. Все, что этот идиот со мной на ней делал, будет вырвано из тетради моей жизни и переписано. Пусть даже это — долбаный реальный мир, я его перепишу. Я смогу. Не зря же у меня пятерка по литературе.
Еду в пустом троллейбусе, и мир расплывается перед глазами яркими бессмысленными пятнами. Мне плохо.
Как же это все чудовищно…
Сид… Пролез в душу, разыграл все как по нотам, полностью вжился в проверенную роль. Без души, без сердца: откуда им взяться у вечно обдолбанной мрази?
Я уничтожу этого придурка, изощренно и болезненно. Если найду в себе силы.
Светка… Сестра. Второй после мамы самый близкий человек. И вот… Но какой с нее спрос, если мозги в комплекте с ней не шли от рождения.
Дома обнимаю маму, поздравляю, жмусь к ней, как котенок. Большая, великовозрастная — а куда я без нее… Лучше бы дома под ее присмотром осталась.
В гостиной дядя Костя перед теликом хохочет над комедией Гайдая.
А я ухожу в ванную и там запираюсь. Долго смотрю в зеленые глаза отражения, хлопаю рыжими ресницами. Жалею себя на всю катушку, переживаю, чтобы пережить, чтобы потом к этому никогда не возвращаться.