Разумеется, его тут же охватило чувство любви и благодарности к милой незнакомке, и он сказал:
– Любимая, когда я служил в армии…
– Молчи! – перебила девушка, прикрывая ему рот. – Я все знаю.
– Родная, – выпалил Погадаев, – давай поженимся! Хочешь?
– Разумеется, – ответила девушка. – Так всегда полагается поступать порядочным людям.
– Мне еще замполит говорил, – встрял-таки в разговор Погадаев, – вые. шь кого-нибудь – женись, больше тебе никто не даст. А когда ты успела снять трусы? – вдруг неожиданно для себя спросил он.
– Это секрет, – ответила девушка, и Погадаев успокоился.
Потом они еще раз испытали счастье любви, и растроганный Погадаев на руках отнес свою невесту к метро «Беляево-Богородское».
Назначив свидание, он долго махал ей рукой, пока она опускалась по эскалатору.
Дежурная по станции окликнула его:
– Товарищ милиционер!
Он повернулся к дежурной.
– Вы где-то испачкались мелом.
Погадаев отошел в сторону и стал отряхиваться. И тут, о боже, ужасная мысль бросила его в холодный пот: прежде пухлый от денег карман оказался пустым.
«Потерял!» – подумал Погадаев.
Он диким взглядом обвел вестибюль, затем выскочил на улицу.
«Скорей на чердак, – говорил ему ум, – деньги там».
Только к вечеру следующего дня он разыскал тот подъезд, в котором познал приятную сторону жизни. Как вы, наверное, догадались, денег он там не нашел.
«Где я их мог потерять? – думал Погадаев, заглядываясь на луну, соблазнительно белевшую из туч, как женская жо…а. – Ничего, – утешал он себя, – отнимем бриллианты, будут и деньги».
Мысль о том, что он теперь не один, подстегивала его, звала на подвиги. Светлый образ любимой побуждал к действию.
Истопник Муромцев, сын бывшего действительного статского советника канцелярии Свешникова, слыл человеком опытным и трезвым.
Он носил бороду, от которой частенько попахивало тройным одеколоном.
«Следит за собой», – думало начальство, но ошибалось. Одеколоном Муромцев, по совету знакомого лагерного врача, лечил больную печень, подпорченную в свое время не очень хорошим питанием.
И когда Погадаев пришел к нему, Муромцев, как по расписанию, следовал заведенному ритуалу. На столе стояло несколько флакушек одеколона, частью полных, а частью уже выпитых.
Напротив, перед блюдечком, в которое также был налит одеколон, сидела ручная говорящая крыса Машка, верная собутыльница и интересный собеседник, – одним словом, та подруга, с которой истопник расстался бы только вместе с жизнью и которую правдами и неправдами пытался отнять у него институт.
Продрогший Погадаев выпил кружку одеколона и, обливаясь слезами, все рассказал другу.
– Повезло тебе, Погадаев, – смеясь, сказал истопник.
– Почему? – недоуменно переспросил Погадаев, надеясь, что истопник завидует тому, что он женится.
– Потому, что с бля. ю ты был, с воровайкой…
– Да как ты смеешь? – вскричал Погадаев и кинулся на близкого друга.
Однако тот с детства знал дзюдо и без труда справился с участковым.
– Иди лучше спать, – сказал он и подтолкнул Погадаева к печке. Сам он погладил по спине крыску, принимавшую участие в свалке, и подлил ей в блюдечко одеколона, не забыв по обыкновению и себя.
А Погадаев ворочался, ворочался на печке и, сося укушенный Машкой палец, думал: «А что, все может быть».
– Ты, му. к, – вдруг пьяно пробормотал истопник, – слышь, у нее наколки были?
Погадаев негодующе засопел и не ответил. Через некоторое время истопник захрапел.
Проснулся Погадаев от какого-то странного зуда между ног. Казалось, комары налетели в штаны и кусают нещадно.
Погадаев слез на пол и, отодвинув заслонку, снял брюки. То, что он увидел, было свыше его сил: мириады каких-то насекомых, похожих на черные абажурчики с беленькими кисточками ножек, суетились, поминутно скрываясь в волосах и вновь выбегая на свет. Это походило на муравейник, живущий своей жизнью, и Погадаев застонал.
Проснулся истопник и, обложив милиционера площадным матом, никак не свойственным сыну действительного статского советника, приковылял к Погадаеву.
– Брить! – безапелляционно констатировал он.
Погадаев покорно взял станок с лезвием, которым брились не менее трех поколений Муромцевых и, превозмогая жуткую боль, сбрил между ног все волосы и, по совету истопника, для верности обильно полил керосином.
– Теперь сдохнут, – убежденно сказал истопник и моментально уснул.