Когда же снова подняла голову, на месте водопоя птиц не оказалось.
А былинушки моей такова мораль: воронова ума, находчивости по жизни, храбрости, верности своей семье и любви к детям.
Дорога в июль
На город пыхнул июль напалмом горыныча, враз выжигая ручейки улиц со скудной зеленью и загоняя всё живое в стеклопластиковые коробки подсасывать сплит-системы. Но глоток свежести раннего утра этот змей оставил-таки для меня.
На ногах с полшестого, сборы коротки-недолги — за рассветом-зорькой по пятам до далёкого, но милого Тулака́-уголка.
Переехав маршруткой два района, спешно топаю через сухостой неполивного скверика, меж брежневок с солидными прохладными тополями, акациями и другими тенистыми защитниками. Мимо лысых элиток с ячменями обветривателей на окнах и пустым жареным асфальтом вокруг.
Покатая спусковая дорожка-бегунья через камыш…
А где все деревья и уютные кусты? Там мы переодевались, выскальзывая из мокрых купальников, останавливались попить, договорить, прощались до следующего раза… Грунтово-песочные высоты взяты скрутной серой лебедой и чахотной, задохнувшейся полынью, — далась победа нелегко…
Быстрее мимо этой сорняковой беды, а то, чего доброго, замучаешься пропалывать.
Вот уже кусочек набережной, а за бетонными ступеньками она — Волга, тихо-зеркальная, величавая, пьянящая свободой и широтой. Дальше лес пижонистой щетинкой левобережья зелено соперничает с ярко-голубым, чистым небом, ревниво заглядывая в волнующую, роковую путину реки.
Сколько светлого простора — солнечного, прохладного, утреннего!..
Постоять. Глаза болят. Ты — крот. На работе от окна далеко, у противоположной глухой стены. Всегда полумрак с язвительным треском настольной лампы под носом во все времена года. Колючие буквы в корявых, перемаранных строчках-предложениях текстов нестерпимо хлещут по глазам ежедневно — недели, месяцы, годы, десятилетия.
И вот ты уже носишь в щемящих глазницах чугунной головы два сухих, раскалённых угля… Больно даже в зеркале. И ты в него уже не смотришь. Больно в телевизоре. И ты его только слушаешь. Иногда. Больно в любой книге, журнале, газете, колющихся пучками ошибок, и ты закрываешь их, не дочитав, — нечем, ведь жаринки сожгут тебе лицо, шею, плечи, руки, согнутые однообразным пыточным напряжением.
Заливаешь всклень шкварчащие глаза дорогой аптечной химией, болезными яблоками ворочаешь по пунктам упражнений офтальмологов — а потоки помарок, не тех букв, заменённых тупым сканером и превращенных «пришлось» в «приелось», «ощущение» в «опупение», стилистическая шелуха, изуродованный синтаксис и прочая рябая неверная дребедень перемогают. И всё — ты больна ими. Они везде. А ты — нигде. Ты никто. Тебя не помнят или быстро забывают, как случайное неудобство. На тебе экономят. От тебя отворачиваются.
И ты тоже бежишь — от «отупения». В себя… Насмерть усталая улитка в себе. В своей орбите… Эти неправые её распнут. Да, осталось только раз пнуть…
Но я-то сейчас — здесь. Раскрываю руки — божий свет… Я тебя забыла. Но я привыкну! Глаза болят. Но я буду смотреть в оба — во все глаза! Я вспомню. Научусь… Я постараюсь. Слёзы. Истерика? Да нет. Просто накопилось. Вечная неотвязная суета капканом-западнёй. Работа — дом и наоборот. Бегом. Снова работа до изнеможения. За кусок хлеба и оплатить.
Надеваю козырёк. Даже через прищур вижу — Волга своей красотой ослепляет, как впервые в жизни, как после прозрения…
Ступеньки. Останавливаюсь. Вдыхаю… вдыхаю… Сейчас тресну от удовольствия!
Справа внизу притоком волнуется и прибывает вьючная толпа. Посередине всего песка притаился длинный, с плоской спиной камень. Возле подставилась утреннему приветному солнцу стройная фигура пожилого мужчины. Узнаю, подхожу:
— Доброе утро, Максимыч.
— Здравствуйте. Располагайтесь. Мы тут с весны моционимся-плаваем… А вы всё в работах да заботах?
— Уже в отпуске. Первый день.
— Поздравляю. Скоро и подружки ваши явятся. Спят. Живут здесь, близко, вот и не торопятся. А вы всё так же, маршрутками?
— Зато раньше всех. Водила реактивный с утра попался. Бабуля ему: «Да остановите, просила! Я далеко пробираюсь, с заднего прохода!» Шофёр ей весело: «И как тебе, мать, удалось вылезти оттуда? Не обижайся — я же довёз». — «Та довёз».
Серьёзный Максимыч охотно смеётся.
Подошёл старый катерок-лапоть за «беженцами»-дачниками, причалил, выбросил язык-кладочку на песок — поднимайтесь.
— Максимыч, а вы и сегодня будете считать?