чно был… Он любит наш сад…- Почему?!- Не знаю… Никто не знает…Мы шагали дальше. Последние полоски тумана сползали с дач на болота. Солнце поднималось над макушками берез. Где то сигналил автомобиль. Дачи оживали.- А он в дом войти может?- Нет… Не может…- Даже если дверь открыта?- Даже если открыта…- А почему?- Такой уговор… Ему нельзя в дом, а людям - на пустоши…- А этот договор нельзя нарушить?- Нельзя…- Точно?- Точно…- Только ты всё равно не вздумай ночью дверь открывать!- Не буду… - улыбался брат.- Клянёшься?- Клянусь…Расхрабрившись, я задавал последний вопрос, на который – я знал это наверняка - ответа всё равно не будет.- А он страшный?..Вода в озере была чёрной и блестящей, словно гранитное надгробье. Желтеющие берёзовые листья щедро устилали его поверхность. Они медленно кружились в такт какой-то печальной музыке, но как только я улавливал её мелодию она менялась. Брат тоже её слышал. Его тонкая рука часто двигалась ей в такт, никогда не сбиваясь. Этим он всегда отличался от меня.- На наше место?- Давай…Обычно мы удили в дальнем конце озера, в узкой протоке между берегом и крохотным полузатопленном островком. По весне на нём устраивали свои гнёзда крупные визгливые чайки. Завидев людей они взмывали в небо и кричали до хрипоты, пока наконец не успокаивались и не садились обратно. Но стоило нам шевельнуться, как он вновь начинали галдеть и кружиться над нашими головами. Я никогда их не любил.Весь берег был покрыт густым пружинистым серо-зелёным мхом. На нём - россыпь ещё белесой клюквы. Закинув удочки мы устраивались на «диване» - большой мягкой кочке и тянули руки к ягодам. Они были твёрдые и горькие, но мы всё равно рвали их и грызли как орешки, затем сплёвывали и тянулись за новыми.- Хочешь посмотреть на себя другого?.. – неизменно предлагал брат, если клёва долго не было.У меня замирало сердце. Я что есть сил мотал головой.- Ладно… - понимающе кивал брат. – Хорошо…Он знал, что в конце концов я соглашусь и никогда меня не торопил. Мы немного молчали, а потом он говорил в пустоту:- Только нужно долго смотреть… Прямо себе в глаза… И не мигать…- Совсем-совсем?- Совсем…- А если мигнуть?- Тогда ничего не получится…Брат умолкал и задумчиво смотрел на поплавки.- А он не схватит?- Нет… - качал головой брат. – Не схватит… Только воды не надо касаться…- А если коснуться?- Тогда дело плохо…- Даже если совсем чуть-чуть?- Даже если чуть-чуть…- Даже случайно?!- Даже случайно…- Тогда я не буду!- И не надо… - снова кивал он. – Не всем надо другого себя видеть… Только некоторым…Молчание. Кружение. Тишина. Пряная горечь на губах.- А ты его видел?- Видел…- А сколько раз?- Много…- А воды касался?Но брат ничего не отвечал. Он просто вставал и шёл к брегу.- Не надо!- Всё хорошо… - успокаивал Брат. - Не надо бояться… Это не страшно… И шуметь не надо… Он не любит шума...Он медленно опускался на колени у кромки воды и склонялся к её зеркальной поверхности так низко, что едва не касался её губами. Его движения были спокойными и плавными, точно он сам был тягучей стылой осенней водой, готовой стать льдом. Его взгляд был прикован к своему отражению. Чуть помедлив, он медленно убирал руки за спину, точно складывал крылья и замирал.И я замирал. И лес вокруг. И плывущее вверху и внизу небо. И печальная мелодия кружившая хоровод опавших листьев на гранитной воде. Лишь смерть не останавливала свой ход. Она смотрела на нас пламенеющими глазами осени и моё сердце трепетало.Парализованный страхом и восторгом я не смел вздохнуть, боясь вспугнуть разворачивающееся на моих глазах таинство. Моё дыхание замирало. Кровь стыла. Минута умирала за минутой. Мир сворачивался в тугой комок в центре которого бездонным космосом зияла чёрная дыра дьявольского озера. Невероятное напряжение росло, но брат не шевелился. Только его лицо постепенно менялось, будто бы он видел нечто поднимающееся к нему из потусторонних глубины. Видел другого себя…В какой-то момент, когда я уже едва не лишался чувств, он вдруг отстранялся от воды, быстро вставал и не оглядываюсь шёл ко мне. Его глаза были прозрачны и спокойны.- Попробуешь?..Мой язык присыхал к нёбу. Я кивал, поднимался и на ватных ногах шёлк тому месту, где влажный эшафот мха ещё хранил отпечаток его тела.- Не бойся… - говорил он. – Это совсем не страшно… Просто смотри и не мигай… Просто смотри…И я смотрел, смотрел, смотрел кошмарным немигающим взором в свои же переполненные ужасом глаза и видел, чувствовал, знал! - что там, под моим застывшем на траурной воде ликом, скрывается кто-то ещё… Он поднимался ко мне из тёмных глубин заколдованного озера, всё ближе и ближе, и его глаза были черны как ночь, а уста горьки как полынь…Я отскакивал от воды точно дикий зверь от огня, и попадал в руки брата. Он крепко обнимал меня и успокаивал. Он умел успокаивать. Когда он этого хотел от него шло тепло. Он будто бы захлопывал одну дверь души и открывал другую, и всё оживало.- Испугался?.. – шептал он успокаивающе.- Немного.- Это ничего… - улыбался он. – Это пустяки… Я тоже боюсь…- Правда?- Правда… Я очень часто боюсь…- Зачем же ты тогда всё это делаешь?- А ты разве не знаешь?.. – спрашивал брат.- Нет, - очень серьёзно отвечал я.- Вот и я не знаю… - смеялся он.- И никто не знает? - улыбался я.- Никто-никто… Ну, что, домой?..- Домой.- Вот и хорошо…Мы сматывали удочки и брели назад, оставляя печальную песню осени за спиной. Брат шёл впереди, высокий и сутулый, а я мельтешил следом.- А ты правда его видел?- Правда…- И сегодня видел?- И сегодня…- И какой он?- Другой…Мне снова казалось, что брат плачет. Лес плыл мне навстречу - большой, задумчивый и молчаливый. Он как мой брат. Я улыбался ему. Гладил тонкие ветви. Касался последних листьев. Моё сердце неожиданно переполнилось ликованием.- А может ты всё сочиняешь?! – крикнул я звонко и озорно. – Может это всё враки, а?!- Может… - легко согласился брат. – Конечно враки!..- И нет там никого, в пруду, - радостно кричал я и эхо билось пленённой птицей. - И в саду нет! И на пустошах! Нигде!- Нет… - смеялся брат. – Никогошеньки нет… Нигде… Только ты и я!.. Побежали?..Мы неслись по узкой тропинке на перегонки, пока оба не задохнулись и не повалились на пожухшую траву. До дома рукой подать, но мы не торопились. Руки раскинуты, глаза в исполосованное самолётами бледное небо.- Какой хороший день… - шепчет брат. – Удивительный день… В такой день не страшно и…Он осекается и замолкает. Его глаза чисты. Тонкая рука следует печальной мелодии. Он улыбается нежно и тонко. Теперь хочется плакать мне.Я вспоминаю, как однажды я сильно поранил ногу на прогулке и он нёс меня домой через поле. Было очень жарко, страшно хотелось пить и трава пахла одуряюще. Я обнимал его за шею и видел, как на неё сел огромный слепень. Я попытался его сдуть, но он всё не улетал, а потом я почувствовал, как брат вздрогнул от укуса и во мне что-то оборвалось.Брат не остановился и не отпустил меня, чтобы не терять времени. Он даже не попросил меня согнать слепня, потому что знал, что я их ужасно боюсь. Он просто продолжал мерно шагать вперёд, сквозь испепеляющий зной, бережно прижимая меня к себе, а я беспомощно смотрел, как жирный слепень медленно наливается его кровью.Когда он улетел я заплакал. Я ненавидел себя жгуче и яростно. Я желал себе смерти. Я не мог дышать. Брат шептал мне что-то успокаивающее, но от этого становилось только хуже. Я сжимал его в своих объятьях как последнего человека на земле, понимая, что никогда не прошу себе этого малодушия, этой боли, этого предательства. Никогда… Неужто уже полвека прошло с того дня?