Наташа настолько привыкла к своей горничной, что тяжело пережила три дня разлуки с ней. Как только дверь за Глашей закрылась, Наташа бросилась к ней.
– Глаша! Наконец-то ты со мной!
– Ах, Наталья Дмитриевна, душа вы моя! А я как рада. Не привыкла я в коровьем навозе сидеть. Ох уж этих трех дней мне хватило сполна!
Девушки обнялись, словно не была одна – дворянкой, а другая – ее горничной и крепостной.
– Что я вам расскажу, Наталья Дмитриевна! Три дня назад, ну, когда все это произошло, меня отправили в Калугу, в полицию. Короче, я должна была смотреть на гусаров и говорить, кого я знаю, а кого – нет.
У Наташи чуть сердце не остановилось.
– И кого ты видела? Что сказала?
– Поручика я не видела. Его ищут… И не сказала я ничего. Но главное – меня до Погремцовки прожал корнет, красавец…
– Глаша, умоляю, говори быстрее!
– Ох, Наталья Дмитриевна, какая ж вы нетерпеливая. Словом, корнет знает о том дубе, что стоит рядом с дорогой, ну куда я носила ваши письма…
– И что? – девушка сгорала от нетерпения.
– Константин будет просить защиты у своего дяди, говорит тот очень влиятельный человек, аж в самом Санкт-Петербурге служил.
– Хорошо бы… Но как этот дядюшка вмешается, если свадьба должна вот-вот состояться?
– Корнет велел мне бросить ваше письмецо в дупло, ежели вас повезут под венец, ведь венчание – в Астафьево-Хлынское…
– Да, и что? – опять не поняла Наташа, и неожиданно ее осенило. – Да, он украсть меня задумал!!!
Глаша вздрогнула.
– Тише, Наталья Дмитриевна, а то, не ровен час, барин услышит.
В это время Константин написал еще одно письмо своему дяде, по содержанию почти то же, что и первое, лишь с одой разницей: он просил приютить его и «невесту», которую задумал украсть из-под венца.
Граф, прочитав письмо от единственного любимого племянника, только посмеялся:
– Узнаю бравого Константина, ну весь в своего отца, мужа моей покойной сестрицы, – он перекрестился. – Упокой Господь её душу, ведь тоже венчалась увозом. Видать это в крови…
Мария Ивановна и Дмитрий Федорович не выполнили своего обещания: отправить дочь в Астафьево-Хлынское под надзор графа, его людей и полицейских. Немного успокоившись и поразмыслив, супруги решили, что получается полный конфуз, а невеста же выглядит и вовсе в дурном свете, как особа крайне неуравновешенная и взбалмошная. Так и до отмены свадьбы недалеко.
Хотя Мария Ивановна в душе была готова к любому повороту событий, понимая, что судьба и Господь явно – против союза Натальи Дмитриевны и графа Астафьева, все же поднялась в спальню дочери со свадебным платьем и надлежащими принадлежностями.
Наташа читала книгу, когда маменька вошла в комнату в сопровождении двух девок, несущих платье.
– Душа моя, примерь.
Наташа отложила книгу и нехотя поднялась с кресла.
– Ах, маменька, ну отчего такая спешка? До свадьбы еще неделя.
– Примеряй. Вдруг, что надо подшить, словом, подогнать по фигуре.
Наташа поморщилась, но решила не нагнетать и так непростую обстановку, смилостивилась:
– Хорошо. Глаша! Помоги мне одеться.
Верная горничная, была тут как тут.
– Как изволите-с, Наталья Дмитриевна, – и тот час начала расстегивать крючки на домашнем льняном платье.
Девушка осталась в одной тонкой батистовой рубашке. Маменька оглядела дочь со всех сторон.
– Хороша фигурой вышла, ничего не скажешь. Прямо, как я в молодости.
– Только вы маменька сей фигурой осчастливили папеньку, которого любили, – ехидно заметила Наташа.
Мария Ивановна хотела прикрикнуть на дочь, но осеклась: в сущности та была права. Действительно Мария Ивановна любила своего жениха, вот уже двадцать лет как мужа. Дмитрий по молодости лет был статен, красив, не глуп, и что не мало важно владел приличным имением, да и у нее приданое насчитывало почти шесть тысяч рублей. Так, что брак Марии Ивановны, урожденной Назаровой был счастливым, или почти таковым, если не считать последние события, лишившие ее сна и покоя.
Мария Ивановна все чаще в последнее время ощущала смутную тревогу и, как ни странно, угрызения совести. Она прекрасно понимала, что предстоящим браком, прежде всего, руководит желание ее и супруга обосноваться в Санкт-Петербурге или Москве, иметь достойный выезд и, наконец, путешествовать по заграницам. Да и чего греха таить, она сама желала подняться по социальной лестнице и быть в родстве с самим графом Астафьевым.
Наташа подняла руки, Глаша сняла с нее нижнюю сорочку, та и вовсе осталась почти обнаженной, в одних кружевных панталонах. Мария Ивановна опять взглянула на дочь и, увидев ее молодую упругую грудь, покатые бедра и стройные ноги, почувствовала, как ком подступил к горлу: ведь всей этой красотой и молодостью будет обладать мужчина, которому минуло шестьдесят лет.
Она постаралась подавить в себе эти мысли: слово Дмитрия Федоровича – закон, а он желал предстоящего брака и всячески ему способствовал.
«Ах, если бы Дмитрий и граф не были связаны давней дружбой, – подумала барыня, – тогда я бы возможно…Что? – и сама ответила на свой вопрос: – Помогла бы дочери… Нет, это безумие! Да кто, этот гусар! – мот, пьяница, бабник! Все они – таковы! Промотает все нами нажитое и чего доброго бросит Наташу! Нет, свадьба состоится!» – решила она.
Глаша зашнуровывала новый корсаж на Наталье Дмитриевне, стягивая его все туже и туже.
– Глаша, помилуй! – возмутилась девушка. – Я в нем задохнусь.
Горничная ослабила шнуровку, через пять минут сия «экзекуция» была благополучно завершена.
Теперь предстояло надеть платье. Наташа подошла к наряду, который лежал на кровати, раскинувшись во всей красе. На миг ей показалось, что платье – не белого цвета, а черного…
Она в нерешительности замерла, а затем резко отвернулась к окну. Мария Ивановна, приказала:
– Глаша, надевай юбку на Наталью Дмитриевну. Вы обе, – она обернулась к девкам, – помогите.
Девки подняли юбку с кровати, складки тончайшего белого шелка ниспадали словно водопад.
– Матушка-барыня, красота-то какая! – воскликнула одна из девок. – Ничего краше я и не видывала…
Что и говорить, свадебный наряд Натальи был роскошным, его привезли аж из самой Москвы, модного дома Самсона фон Штеймана, который выписывал последние модели только из Парижа.
Юбка была настолько пышной, – под шелковой верхней насчитывалось пять нижних юбок, что ее поставили на пол, – и Наташа буквально залезла в нее сверху.
Глаша застегнула многочисленные крючки. Теперь настал черед лифа.
Наташа выставила руки вперед, девки осторожно, дабы не попортить кружевные рукава, облачили молодую барыню.
Мария Ивановна любовалась дочерью, держа в руках фату, крепившуюся к изящной диадеме.
– Вот, Наташенька, а эту диадему тебе прислал Его Сиятельство…
Наташа села на стул перед зеркалом, стараясь не смотреться в него. Глаша прибрала ее растрепавшиеся волосы, а Мария Ивановна с особой торжественностью водрузила фату на прелестную голову дочери. Последним штрихом наряда были перчатки.
Глаша держала специальную длинную коробку, Мария Ивановна открыла ее и извлекла длинные по локоть кружевные перчатки. Девушка послушно надела их и посмотрелась в зеркало. Перед ее взором предстала молодая прекрасная невеста…
«Вот бы Константин увидел меня такой… Неужели мне так и придется выйти за старика? Я не переживу этого…»
От грустных мыслей ее отвлек всеобщий возглас одобрения и восхищения.
– Да, все прекрасно сидит! Ничего не стоит подшивать. Платье, словно по тебе сшито, Наташенька! – воскликнула довольная маменька.
Девушка смотрелась в зеркало, не отрывая взгляда от своего отражения.
– Да и последнее… Глаша, пойди в мою спальню, там, у зеркала, стоит бархатная коробочка, принеси ее.
Когда Мария Ивановна открыла бархатную коробку, Глаша и девки ахнули разом: перед ними переливалось драгоценным сиянием ожерелье невиданной красоты.