За спиной заворочался и тихо захныкал Данька. Вик толкнул дверь — она легко подалась, и тут же автоматически зажегся свет. В капитанской каюте все тоже было белым, как в больничной палате, блестящим, неживым, и странным, почти пугающим казался запах пота, который чувствовался здесь сильнее. Но в углу крепилась койка, и на ней лежал тонкий продавленный матрас. Вик бросил на него спальник, стараясь не думать о том, что именно здесь, скорее всего, умер капитан.
— Н-да, — сказала Женька, оглядевшись. — Ну ладно, одну ночь вытерплю.
Через полчаса все-таки удалось загнать Глеба в угол. Слухи о большом заказе не давали Вику покоя: он знал, что, несмотря на уговоры, Глеб избегал связываться с крупными конторами, и такая смена принципов почему-то тревожила. Да и любопытно было: что ж за заказ такой, что Глеб не устоял…
— Ладно, — сдался наконец Большой. — Как бы тебе объяснить… В общем, пришел ко мне один хрыч и заявил, что ничего не было. Не пялься, Первой Марсианской не было. Запись — полная лажа.
— Мало ли кто чего говорит, — пожал Вик плечами. — Тоже мне новость. Ты сам сколько на форумах бился. Возьми Чарли — он вообще был уверен, что приедет, снимет декорацию и свалит!
— Так хрыч сильно не простой. Такой… с погонами. В общем, трудно было не поверить.
Вик схватился за голову. То-то Глеб все вопли о подделке игнорирует, отмалчивается, — а раньше рубашку на груди рвал. Его, наверное, давно зацепило — неувязки, не заметные нормальному глазу, Глеб видел насквозь. То ли кинестетика слишком хорошая — тридцать лет назад таких цифровщиков не было даже у военных. То ли показался подозрительным запах воздуха в скафандре. Черт разберет Глеба, как он это делает и как понимает…
— Подожди, — сообразил наконец Вик. — А от тебя этот, с погонами, чего хотел? Зачем ему тебе рассказывать?
Глеб тяжело вздохнул.
— Они собираются раскрутить запись заново… только вот за двадцать лет в чувствилках стали разбираться лучше и лажу могут просечь. Так не мог бы я ее подредактировать…
— И ты согласился? — обалдел Вик. — Ты поэтому здесь торчишь?! Вдохновляешься, мать твою?!
— Остынь…
— Я полжизни мечтал о второй, — проговорил Вик. — Я полжизни мечтал о второй, как идиот, а ты собираешься делать идиотами других…
— А что я должен был делать?! — заорал Глеб. — Если все узнают, что первая — фальшивка, второй уже точно не будет, придурок! Визжать на всю сеть, что Первая Марсианская — сплошной фейк? Ты бы так сделал, да?
— Это было бы честно, — тихо ответил Вик. В голове у него царил сплошной сумбур. Что у него в жизни было настоящего? Мама, собака и бледная, полная лакун копия знаменитой записи… Да дурацкое странник-сквоттерство, в которое он, бездарь, влез вслед за Глебом. Мама давно умерла. Собаку еще раньше поймали и съели бомжи. А запись — осталась… и Глеб — вот он, стоит, намотав патлы на кулак, и смотрит куда-то в сторону.
Между горизонтом и свинцовыми тучами очистилась полоска неба, и оттуда били красные закатные лучи. Глеб молчал, щурился на солнце.
— Понимаешь, какое дело, — наконец проговорил он. — Тут такое дело…
— Да какое дело? — Вику хотелось плакать. — Вранье сплошное… Я портрет капитана на стене держал… идиот…
— Понимаешь… — замялся Глеб. — Запись, конечно, лажа. Только не вся.
Устроившись в капитанской каюте, Женька собралась было послушать музыку, но передумала: надевать наушники почему-то показалось опасным. Ей было не по себе в пустом корабле. Женька чувствовала себя одинокой и несчастной; все чудились какие-то шорохи, постукивания, будто заброшенный корабль жил своей тайной жизнью. И Данька тоже беспокоился, капризничал, то и дело принимался реветь. Женька начинала бояться, что он заболевает. Уложив сына на койку, она включила в каюте весь свет, плотно прикрыла дверь и легла, надеясь подремать.
Кто-то шел по коридору. Кто-то ужасный шаркал, охал и сопел, звуки прорывались сквозь дрему, складывались в картинки — огромный леший подкрадывался к парализованной сном Женьке. Испуганно захныкал Данька, и это наконец вывело ее из муторного оцепенения. «Эй, кто здесь?» — окликнула Женька. Никто не отозвался, но звук шагов затих, будто кто-то прятался на корабле. И этот запах… нет, уже вонь. Женька встала, взяла Даньку на руки и отошла в глубь каюты, напряженно прислушиваясь и жалея, что дверь нельзя запереть.