В детстве я редко читал так называемые детские книги, отчасти потому, что почти никогда их не видел, а отчасти потому, что ещё в раннем возрасте решил, что способен читать взрослые книги. У моих родителей не было практически никаких книг. Каждую неделю они брали несколько книг из того, что в моём детстве называлось абонементной библиотекой, но книги всегда возвращались в библиотеку, прежде чем я успевал прочитать больше нескольких страниц. Я читал в основном журналы. Родители покупали каждый месяц два журнала с короткими рассказами. Один из них назывался «Argosy» , привезённый, кажется, из Англии. Другой – «The Australian Journal» , в котором печатались не только короткие рассказы, но и отрывки из романов, изданных с продолжением. У нас дома было правило: мама сначала читала каждый из этих журналов, чтобы сказать мне, какие рассказы мне не подходят. После этого мне разрешали читать журнал, при условии, что я обязуюсь не читать те, которые считал неподходящими. Конечно же, я всегда читал их первыми, надеясь узнать из них какую-нибудь тайну из мира взрослых. Из этого моего тайного чтения я узнал только то, что моя мать не хотела, чтобы я читал описания того, что можно было бы назвать длительными, страстными объятиями.
и что она не хотела, чтобы я знала, что молодые женщины иногда беременеют, даже если они еще не замужем.
Человек, утверждающий, что помнит, как читал ту или иную книгу, редко способен процитировать по памяти хотя бы одно предложение из текста. То, что он помнит, вероятно, является частью опыта, полученного во время чтения книги: частью того, что происходило в его сознании в те часы, пока он читал книгу. Я всё ещё помню, почти шестьдесят лет спустя, кое-что из того, что читал в детстве, то есть я всё ещё могу вспомнить некоторые образы, которые возникали у меня во время чтения. Кроме того, я утверждаю, что до сих пор чувствую что-то из того, что чувствовал, когда эти образы были на переднем плане моего сознания.
В период с 1960 по 1990 год я прочитал более тысячи книг, в основном из того, что можно было бы назвать литературой. Когда я в последний раз просматривал страницы книги, где записаны названия и авторы всех этих книг, я узнал, что около двадцати книг произвели на меня неизгладимое впечатление. Несколько минут назад я смог быстро набросать подряд на полях страницы, где я записывал черновики каждого предложения на этой странице, названия и авторов девяти из примерно двадцати книг, упомянутых в предыдущем предложении. И только что, пока я писал предыдущее предложение, я вспомнил десятое название и автора. Написав предыдущее предложение, я подождал больше минуты, и в конце концов мне на ум пришли одиннадцатое название и автор.
Прошло два дня с тех пор, как я написал предыдущее предложение. За это время мне в голову не пришло ни одно другое название или автор, хотя я несколько раз задавался вопросом, стоит ли добавить к своему списку из одиннадцати названий восемь названий моих собственных опубликованных книг вместе с названиями моих неопубликованных книг, учитывая, что я часто вспоминаю своё состояние, когда писал тот или иной отрывок из этих книг, а иногда даже вспоминаю фразу или предложение из этого отрывка.
Однажды я решил больше не читать одну за другой книги, которые можно было бы назвать литературой, – этот день был всего за несколько месяцев до того дня, когда я решил больше не писать прозу. Приняв это решение, я намеревался ограничиться в будущем чтением тех немногих книг, которые я никогда не забуду; я буду перечитывать их – я буду размышлять о них до конца своей жизни. Но после того, как я решил больше не писать прозу, я предвидел, что не прочту даже те немногие книги, которые я не забуду. Вместо того, чтобы читать то, что можно было бы назвать литературой, и писать то, что я называл прозой, я задумал занятие более приятное, чем чтение или письмо. Всю оставшуюся жизнь я буду заниматься только теми ментальными сущностями, которые почти украдкой приходили ко мне, пока я читал или писал, но никогда больше не отделялись от меня: я буду созерцать эти образы и отдаваться тем чувствам, которые составляли непреходящую суть всего моего чтения и письма. Всю оставшуюся жизнь я либо продолжал бы читать огромную книгу без страниц, либо писал бы замысловатые предложения, состоящие из несловных предметов.