Прежде чем я начал писать первый из трёх предыдущих абзацев, я собирался сообщить, что, пока я писал последние два предложения предыдущего абзаца, мне в голову пришло несколько образов. Первым из них был образ двух зелёных пастбищ и части усадьбы в тени деревьев, который впервые возник в моём воображении в 1950 году, когда я читал первый рассказ из серии рассказов, опубликованных в журнале «The «Австралийский журнал» о вымышленной ферме под названием «Дорога Дроверс», или, возможно, «Дорога Дроверс». Автором, кажется, была женщина, но я давно забыл её имя. В каждой истории участвовали одни и те же несколько главных персонажей; они были представителями последнего из нескольких поколений семьи, жившей на ферме, как бы она ни называлась. Я забыл имена главных героев, как мужчин, так и женщин, но только что я почувствовал нечто похожее на то, что чувствовал к одной женщине, когда читал о ней: я не хотел, чтобы её посетила печаль или тревога; я хотел, чтобы…
Её жизнь была безмятежной. Героиня, о которой идёт речь, была молода и незамужняя, и мне хотелось, чтобы она оставалась таковой до тех пор, пока я буду читать о ней.
Пока я писал первые несколько предложений предыдущего абзаца, я не смог вспомнить никаких подробностей образов людей и лиц, которые я представлял себе, когда в детстве читал серию упомянутых рассказов.
В какой-то момент, пока я писал последние два предложения предыдущего абзаца, я поймал себя на том, что приписываю женскому персонажу, о котором идет речь, образ лица, которое я впервые увидел в начале 1990-х годов, когда заглянул в недавно купленную мной книгу о скачках в Новой Зеландии. (Я не помню ни одного упоминания скачек в каких-либо рассказах, где персонажем была молодая женщина, но после того, как я приписал персонажу лицо, я вспомнил, что место под названием «Дорога Дровера» или «Дорога Дровера» описывалось как находящееся в вымышленной Новой Зеландии. Как только я вспомнил это, я обнаружил, что приписываю к упомянутому ранее образу двух зеленых загонов и части усадьбы, затененной деревьями, фон не из заснеженных гор, которые я иногда видел на фотографиях Новой Зеландии, где я никогда не был, а из мрачных, покрытых лесом гор, таких, какие я видел во время своего единственного краткого визита в Тасманию в 1980-х годах.) Недалеко (согласно шкале расстояний, которая применяется в моем сознании)
— недалеко от двух зеленых загонов и части усадьбы находится изображение двухэтажного здания, предположительно английского фермерского дома, которому несколько столетий. Я всегда предполагал, что этот дом окружен зелеными загонами или полями, как их можно было бы назвать, но только один такой зеленый простор заинтересовал меня. Он простирается от дома до крутого холма посередине. У вершины холма находится роща или группа деревьев. В книге, которая впервые заставила меня представить этот холм, первоначальный холм называется Танбитчес . Где-то в книге есть объяснение, что название холма — это вариация словосочетания десять буки , деревья вблизи вершины — буки.
Иногда мне кажется, что это изменение объяснялось просто тем изменением, которое со временем происходит в часто используемой фразе.
Иногда мне кажется, что Танбитчес – это, как говорят, остаток диалекта, некогда распространённого в этой части Англии. Какое бы объяснение я ни припоминал, я всегда снова ощущаю подобие того беспокойства, которое испытывал, когда в детстве, читая, представлял себе холм с деревьями и одновременно слышал в уме это странное название.
Мне следовало бы испытывать не беспокойство, а удовольствие. Мне следовало бы радоваться тому, что я могу обозначить важное место в своём сознании, используя то, что казалось скорее кодовым словом, чем именем. Ещё в детстве я осознавал, что пейзажи, человеческие лица, мелодии, цветные стёкла в дверях и окнах, наборы цветов для гонок, птичьи вольеры, прозаические отрывки в книгах и журналах – что истоки образов, прочно закрепившихся в моём сознании, обладают определённым качеством, которое сначала привлекает моё внимание, а затем заставляет запомнить воздействующий на меня объект. Сейчас, как и в детстве, я не способен дать этому качеству название. Учитывая, что в детстве я иногда пытался придумать для этого качества свое слово или фразу, я должен был бы быть рад возможности слышать в своем воображении слово Tanbitches всякий раз, когда я представлял себе зеленое поле, спускающееся к холму с группой деревьев на его вершине, но это слово вызывало у меня беспокойство, и сегодня я думаю, что это беспокойство заставило меня впервые в детстве, будучи читателем, подумать об истории, как я бы ее назвал, как будто ее выдумал, как бы я сказал, автор.