Так называли во времена Джима Кэрролла. В наши дни Джима Кэрролла назвали бы комментатором скачек, но в середине 1930-х годов у его профессии не было названия, настолько новой она была. Джим работал на Австралийскую вещательную комиссию комментировать скачки в Мельбурне для слушателей во многих частях Виктории. Он не декламировал и не напевал, как его преемники; Джим говорил со своими слушателями о том, что он видел, а что – нет. Он говорил так, словно сидел в их гостиных и мог видеть далеко за пределами их поля зрения скачки лошадей на далеком ипподроме.
В середине 1930-х годов в Виктории цена, выплачиваемая фермерам за молочный жир, упала до шести пенсов за фунт. И всё же отец моего отца и его семья пережили так называемую Великую депрессию.
В середине 1940-х годов, когда я впервые посетил каменный дом у подножия отвесных скал, я увидел там вещи, которые редко встречал в других домах: радиоприёмник; граммофон; высокий книжный шкаф со стеклянными дверцами, полный книг; бинокль для наблюдения за птицами; массивные кедровые шкафы и кровати; столовую с большим буфетом, заставленным английским фарфором, и застеклённым шкафом, полным кувшинов для воды, бокалов и стеклянных ваз для фруктов; пианино со шкафом, полным нот. Семья выжила и впоследствии процветала во многом благодаря тому, что мой младший дядя и несколько его братьев и сестёр большую часть 1930-х годов доили коров, бесплатно работали на ферме и по дому.
Мой младший дядя бросил школу, чтобы, по сути, стать бесплатным сельскохозяйственным рабочим. Он доил коров вручную утром и вечером каждый день недели, а в перерывах между дойками, кроме воскресенья, выполнял другую работу по ферме.
Однако большую часть свободного времени по воскресеньям он тратил на долгие, неспешные поездки в церковь, на службу, проповедь и обратно. Примерно раз в месяц он отправлялся с родителями в их еженедельную поездку в ближайший город, которая занимала целый час по дорогам, в основном гравийным. Его старшие братья и сёстры иногда ходили на субботние вечеринки в район, но он предпочитал оставаться дома и читать.
По будням он выполнял дополнительные задания, чтобы иметь возможность проводить большую часть субботнего дня у работающего на батарейках радиоприемника, слушая комментарии Джима Кэрролла о гонках во Флемингтоне, Ментоне, Колфилде и Уильямстауне.
Мальчик, слушавший эти звуки, едва ли осознавал, что это пригороды Мельбурна, где он ещё не бывал; каждое название места вызывало в его памяти один и тот же далеко простирающийся ипподром неопределённо эллиптической формы, хотя разные гласные звуки в каждом из них создавали разные виды ровной, поросшей травой сельской местности на заднем плане и разное расположение деревьев и невысоких холмов на горизонте. Мальчик старался запомнить избранные отрывки из комментариев к скачкам, чтобы повторять их вслух в течение следующей недели; он мог кричать их в сторону океана или шептать, сидя среди травы или камышей.
«Теперь я могу вам сказать: Питер Пэн победит. Питер Пэн победит!» Так сказал Джим Кэрролл, комментируя некий Кубок Мельбурна, когда поле только-только вышло на прямую. И Питер Пэн победил.
«Я же вам всё говорил. Я же говорил вам несколько недель назад, что он не стайер». Так сказал Джим Кэрролл своим слушателям однажды днём, когда множество лошадей бежало по прямой, и современный судья не осмелился бы сделать ничего, кроме как сообщить о позициях лидирующих лошадей, но Джим Кэрролл решил сообщить, что фаворит отстаёт, как и предсказывал сам Джим.
Лучший комментарий Джима Кэрролла так впечатлил одинокого мальчика, который позже стал моим любимым дядей, а затем так впечатлил одинокого мальчика, который позже стал его любимым племянником, что мы с ним часто искали повод высказать его. В конце 1950-х, когда я жил с родителями в пригороде Мельбурна, по субботним утрам, после того как мой дядя в пятницу днём ехал из западного района к дому моих родителей и, как тогда говорили, уходил гулять со своей девушкой в пятницу вечером, а потом договаривался с ней о скачках в субботу вечером, мы с ним вместе отправлялись на скачки, обсуждая…
шансы лошадей. У нас давно уже было принято утверждать, что определённая лошадь должна хорошо бежать, если она близкородственна той или иной выдающейся лошади. Другой же возражал против этого предсказания словами, которые мой дядя помнил почти тридцать лет с того дня, когда Джим Кэрролл, обсуждая участников предстоящих скачек, сказал своим слушателям: «Мы все знаем, что эта лошадь – близкий родственник чемпиона, но у Боя Чарльтона был брат, который не хотел мыться!»