Подкова. И всё же, в последние две недели пребывания в двухэтажном здании и ещё несколько недель после возвращения домой, всякий раз, когда он слышал в своём воображении фразу « золотая туфелька», главный герой мгновенно представлял себе образ туфельки, какую могла бы носить та или иная молодая героиня в той или иной сказке, якобы детской. Туфелька была сделана из полупрозрачного жёлтого стекла и лежала на подушке из чёрного бархата, пока не появлялась молодая героиня, владелица туфельки.
В первый год после того, как я перестал писать художественную литературу, как сообщалось в первом абзаце этого произведения, я впервые прочитал книгу «Бестселлер» Клода Кокберна, впервые опубликованную в Лондоне издательством Сиджвик и Джексон в 1972 году. С тех пор я забыл все, кроме пяти из многих тысяч слов, которые я прочитал в этой книге. Эти пять слов, как сообщалось, были произнесены так называемым прогрессивным протестантским священником, которого в первом десятилетии двадцатого века спросили, что он думает о Боге. Священник ответил, что он долгое время предполагал, что Бог — это некое продолговатое размытое пятно.
Позже, в первый год после того, как я перестал писать прозу, я получил письмо от послушника цистерцианского ордена, чей монастырь находился в преимущественно холмистой местности, не более чем в тридцати километрах от пригорода, где я прожил с женой и детьми более двадцати лет. В дальнейшем я буду называть послушника монахом.
Я был рад получить письменное обращение от члена религиозного ордена, о котором я упоминал в своём последнем художественном произведении, пусть даже это произведение уже было заброшено. И всё же письмо меня озадачило. Монах написал, что хотел бы встретиться со мной и, возможно, обсудить некоторые из моих опубликованных художественных книг, которыми он восхищался, как он сам написал, за мастерское изображение отношений между мужчинами и женщинами. Я был озадачен, потому что не мог вспомнить из своих шести опубликованных художественных книг почти ни одного отрывка, где упоминались бы отношения, поскольку это слово обычно
Использовался. Монах пригласил меня в гости в монастырь. Если я не горю желанием обсуждать с ним свою литературу, как он написал, то, возможно, мне захочется поговорить с ним о скачках. В молодости он очень интересовался скачками, а один из его братьев был комментатором скачек, и его можно было каждый день слышать по радио, где он рассказывал о скачках в сельской местности Нового Южного Уэльса.
Несколько недель спустя я посетил монаха в его монастыре. Я был удивлён, что мне, чужестранцу, удалось так легко к нему зайти. Из прочитанного я узнал, что цистерцианцы соблюдают строгое молчание и лишь изредка принимают близких родственников. В традиционном цистерцианском монастыре был гостевой дом, но единственным монахом, который разговаривал с гостями, был гость-мастер, которого аббат освободил от обета молчания. Монах, однако, разговаривал со мной свободно при нашей встрече. Позже он объяснил, что многие правила Ордена были смягчены в последние годы. Монах мог принимать гостей, даже женщин, в гостиной гостевого дома, когда пожелает.
Позже, пока мы разговаривали, раздался звонок, и я понял, что монаху предстояло отправиться в часовню и вместе с остальными членами цистерцианской общины отпевать там так называемую Божественную службу. Я ожидал, что монах оставит меня на время в гостиной, но он пригласил меня пройти с ним в часовню. Это было ещё одно правило, которое было смягчено. Как гость монаха, я мог стоять рядом с ним на хорах и участвовать в пении Службы. Таким образом, я, женатый человек лет пятидесяти и неверующий, смог без помех войти в место, которое в юности было для меня совершенно чуждым: место, где благочестивые и аскетические люди закрывали глаза в молитве и, возможно, мельком видели в глубине души образы персонажей, мест или процессов, которые я сам мог бы уловить, только если бы посвятил несколько лет учёбе и молитве. Даже богослужение теперь велось не на звучной и трудной латыни, а на английском. Многое из того, что я читал в книге монаха, я пытался