петь было восхвалением бога, который обратил в бегство врагов своего народа и разрушил их лагеря.
После этого, в гостиной, я спросил монаха, какие мысленные образы мог видеть среднестатистический цистерцианец, читая ту часть Службы, которую мы получили в результате чтения. Я ожидал услышать от него, что среднестатистический монах увидит в своем сознании ряд образов, как будто иллюстрирующих отрывки из Писания, составляющие Службу, и что более дисциплинированный или более благочестивый монах также может почувствовать себя ближе, чем обычно, к тому или иному божественному или канонизированному персонажу. Монах ответил, однако, что среднестатистический цистерцианец вряд ли обратил бы внимание на слова, которые он пел, и, вероятно, использовал бы время в часовне как возможность медитировать так, как медитировал бы буддийский монах. Затем монах сказал, что сам научился другому способу медитации, хотя и забыл сказать мне, откуда он этому научился. Он сказал, что использовал время в часовне как возможность вызвать в памяти образы того, чего он больше всего желает; того, что больше всего необходимо для завершения или полноты его ума или его души; о недостающей части себя. Он даже сказал, что где-то слышал или читал, что Бога можно определить как объект самых глубоких человеческих желаний. А затем он описал мне образы, которые больше всего занимали его разум в часовне.
Это были изображения молодых женщин. У каждой из них были светлые волосы, и она была одета в облегающее вечернее платье из алого, оранжевого или жёлтого атласа, низко облегающее грудь. Монах настаивал, что эти изображения не были ни изображениями людей, которых он видел в прошлом, ни теми, кого он надеялся встретить в будущем; скорее, это были образы из того, что он называл своей духовной родиной. Монах также настаивал, что не испытывает к этим персонажам никакого сексуального желания; напротив, он чувствовал к ним как к родственным душам.
Через несколько недель после моего визита к монаху я получил от него письмо с фотографией. В письме он объяснил, что отправил
Фотография была сделана мне, потому что я, казалось, был довольно заинтересован в практике медитации. На фотографии был изображен небольшой дощатый дом или коттедж с рядом фруктовых деревьев позади него. Монах объяснил в своем письме, что здание было домом управляющего фермой и его семьи в течение многих лет, когда монастырь и его ферма были загородным убежищем семьи, чье богатство основывалось на владении крупнейшей фирмой по поставкам канцелярских товаров в Мельбурне. Монах также объяснил, что здание в течение нескольких лет использовалось монастырем как скит; время от времени тот или иной монах удалялся в здание и жил там в одиночестве одну или несколько недель, посвящая все свое свободное время молитве и медитации. Сам монах, как он писал, недавно провел некоторое время в здании.
Прежде чем прочитать письмо, я некоторое время разглядывал фотографию.
До того, как я узнал, что на фотографии изображен скит, я был уверен, что это так называемое жилище сельской школы: коттедж, подобный тем, что строили рядом со многими школами в сельской местности Виктории в первой половине XX века для учителя и его семьи. Глядя на изображение коттеджа, я вспоминал некоторые отрывки из художественного произведения, которые недавно забросил. В этих отрывках главный герой, как сообщалось, предвидел, что однажды откажется от своего призвания; что он перестанет быть холостяком и писать стихи и прозу, станет учителем начальной школы, женится и будет слушать радиотрансляции скачек по субботам после обеда, глядя на преимущественно ровную, поросшую травой местность вокруг школы, словно образы его самых желанных желаний могли угадываться за рядами деревьев вдали.
Я написал монаху, поблагодарив его за фотографию и объяснив, что сейчас слишком занят, чтобы снова навестить его, что было правдой. Затем, месяца через два, когда я, как это часто случалось, зашёл в агентство тотализаторов в пригороде, примыкающем к моему собственному, я увидел монаха в
Он сидел в дальнем углу, читая одно из руководств по форме на стене. Он был одет в повседневную одежду, и я сразу догадался, что он покинул монастырь навсегда, хотя он ни разу не намекнул мне на это. Я почувствовал некоторое разочарование от мысли, что, возможно, больше никогда не побываю в цистерцианском монастыре, но я радушно поприветствовал монаха и узнал, что он действительно покинул монастырь навсегда; что он нашёл стол и жильё у вдовы средних лет всего в нескольких кварталах от того места, где мы сейчас стояли; и что он хотел бы пойти со мной на субботние скачки при первой же возможности.