Главный герой опубликовал три стихотворения и два рассказа. Если бы незаконченное произведение когда-нибудь было завершено и опубликовано, читатель узнал бы также, что главный герой время от времени делал заметки для длинного произведения, действие которого разворачивалось бы в здании в два или более этажей, а сам герой жил затворником в комнате на верхнем этаже, исписав тысячи страниц и никому не показывая их.
Осложнение, упомянутое в абзаце, предшествующем предыдущему, возникло из-за того, что однажды я решил просмотреть несколько из многих тысяч страниц, упомянутых в предыдущем предложении. Проще всего мне сообщить об этом, написав здесь, что я посетил здание, часто упоминаемое в этом художественном произведении; что я прошёл мимо, казалось бы, пустующих анфиладов комнат на первом этаже и мимо пустой часовни, где алтарь и дарохранительница были пусты, хотя святилище всё ещё было устлано ковром; что я поднялся по нескольким лестницам и прошёл по нескольким коридорам мимо множества пустых комнат, некоторые из которых имели слуховые окна, пока не нашёл комнату, в которой некий мужчина сидел за столом между книжными полками и комнатой со стальными картотечными шкафами; и что я подошёл к мужчине сзади и заглянул ему через плечо.
Персонаж как раз в этот момент записывал, фарлонг за фарлонгом, ход классических скачек для трёхлетних жеребят и меринов в месте, о котором никто, кроме него самого, не знал. Он делал это примерно так же, как, как сообщается, мужчина-персонаж выполнял подобные задания в моём рассказе «Внутренность Гаалдина», то есть рядом с ним лежал раскрытый разворот какого-то тома художественной литературы XIX века, а перед ним – рукописный лист с кличками десяти или более скаковых лошадей и множеством других подробностей. Я лишь на мгновение взглянул на рукописный лист. Отчасти потому, что иначе мог бы нарушить определённые правила, касающиеся писателей и их сюжета, а отчасти потому, что я давно считал, что взгляд – это…
Лучший способ найти важные детали. Я видел названия «Кампанолоджи», «Нубийский сервант», «Раши Глен» и «Уайлдфелл Холл». Я видел слово «изумрудный». зелёный , сиреневый и жёлтый . Я также увидел несколько фамилий, ни одна из которых не принадлежала ни одному человеку, которого я мог бы вспомнить, встречал или о котором читал.
Выходя из комнаты и возвращаясь по первому из нескольких коридоров, я впервые осознал, что персонаж, упомянутый в художественном произведении, способен создать, казалось бы, более обширную и детализированную территорию, чем само произведение. По пути к мужскому персонажу в его верхней комнате я заглядывал в каждую из открытых дверей, мимо которых проходил, и любовался открывающимися из окна в окно подробностями преимущественно ровной, покрытой травой местности с деревьями вдали. Меня радовали простор моего вымышленного пейзажа и иллюзия разнообразия, которую создавала череда видов. Возвращаясь из верхней комнаты, я не обращал внимания на фрагменты пейзажей, мелькавшие передо мной из разных окон. Я мог только восхищаться огромной и разнообразной страной, где жили владельцы, тренеры и жокеи бесчисленных лошадей, участвовавших в каждом забеге, записи о котором были записаны на каждой странице во всех стальных картотечных шкафах вдоль стены комнаты, из которой я пришел.
Персонаж, сидевший среди картотечных шкафов, не написал ни слова о стране, упомянутой в предыдущем предложении. Мне не нужно было заглядывать в шкафы, чтобы узнать это. Я понимал это так же, как человек понимает определённые вещи во сне или как автор художественных произведений понимает определённые вещи, связанные с персонажами его или её произведения. Персонаж записывал только клички скаковых лошадей, их позиции в различные моменты скачек, имена их владельцев, тренеров и жокеев, а также цвета, которые носили эти жокеи. Картотеки вокруг персонажа содержали только эти подробности, и всё же на каждой странице в этих переполненных шкафах пригородная улица, провинциальный городок, внутренняя равнина с горами вдали, открывающимися взору на территории, подобной…
пока неведомое мне. Я испытал нечто вроде головокружения, которое, возможно, испытывал в детстве, подкравшись к краю высокой скалы, нависающей над океаном, или забравшись на самую верхнюю точку многоэтажного здания и не увидев конца ровной, поросшей травой местности вокруг. Я долгое время предполагал, что писатель сначала видит в своём воображении или даже, возможно, представляет себе вымышленное место, населённое вымышленными персонажами или, как сказали бы некоторые, персонажами, а затем пишет об этом месте и этих персонажах. Человек среди картотечных шкафов не претендовал на звание писателя, тем более писателя художественной литературы. Он сидел за столом с пером в руке и листом бумаги перед собой. Открытая книга слева была для него не вымышленным текстом, а всего лишь собранием букв английского алфавита, расположенных в определённом порядке, по различным событиям, из которых он мог вычислить переменчивые судьбы скаковых лошадей, названных на странице перед ним. И всё же, каждая деталь, которую записывал этот человек, словно напоминала мне о существовании ещё одного представителя едва различимого населения, проживающего свою жизнь вдали от пристального внимания любого писателя, не говоря уже о читателе, где-нибудь в Глассленде, Гондале или ещё дальше, в Гаалдине.