Машина Егора поравнялась с моей, стекло опустилось и я увидела своего любимого.
Мы обменялись воздушными поцелуями.
Последними поцелуями в нашей жизни…
Лимузин невесты приехал на несколько минут раньше.
Я ждала его у входа в ЗАГС.
Вот появился и он.
Вышел из машины.
Счастливый, в белом смокинге, светящийся просто неземным светом.
Я по-привычке залюбовалась, с трепетом и гордостью понимая, что он – мой.
И внезапно прозвучало два выстрела.
Обе пули попали просто в сердце.
Егор упал замертво.
Послышались крики. Я закричала тоже. Рванулась к нему, но меня кто-то попытался удержать, боясь, что стрельба возобновится.
Я отшвырнула от себя нескольких человек с такой легкостью, словно они были тряпичными куклами.
Что происходило дальше, я уже не помнила.
Открыла глаза и увидела потолок своего номера.
Мама дремала в кресле. Папа в прихожей с кем-то разговаривал.
Я поднялась, совершенно не ощущая земли. Не пошла, а поплыла, как нечто бестелесое… Вошла в ванную и заперлась. Залезла в джакузи и бритвой Егора вспорола себе вены.
Я не чувствовала ни боли, ни страха.
Вообще ничего.
Кровь потекла быстрыми густыми потоками, слишком темная, слишком густая…
Я знала, что вместе с ней из меня выходит жизнь, а это значило, что скоро я увижу своего любимого… И теперь нас ничто не разлучит.
Разлучить могла только смерть.
А сделать это дважды она не сможет…
Какое же разочарование постигло меня, когда вновь открыв глаза, я не увидела Егора.
Только белый потолок.
Белую комнату.
Я с ужасом поняла, что мне не дали уйти!
Закричала… но звука не последовало.
Стала вырываться…но движений не последовало тоже.
Появилась медсестра и что-то уколола…
Придя в себя в следующий раз, я поняла, что привязана.
Перед собою увидела лицо отца – серое, со щетиной, измученное бессонницей.
Он же видел только отсутствующий взгляд.
И мне снова что-то укололи.
Через какое-то время я проснулась уже в другой комнате, но такой же – белой. Руки были свободны. Санитарщица позвала отца, он тут же примчался и стал объяснять, что я в особенном месте, что здесь он всегда будет рядом.
Какая честь!
Моя личная, изолированная палата!
Никто, кроме отца, матери и медсестер туда не входил.
Я продолжала сидеть, как призрак, как фикция – и ни на что не реагировала. Никого не слышала, не воспринимала.
Отец принялся за меня с фанатизмом.
Думаю, он даже применял гипноз.
Что-то все таки подействовало. Через несколько месяцев я стала произносить какие-то короткие звуки, фразы.
Папа караулил круглосуточно, но мать перестал ко мне пускать – ее саму не долго было довести таким зрелищем.
Бесчисленные сеансы, беседы, уколы…
Оставаясь в одиночестве, я кругами ходила по комнате, настойчиво выискивая предмет пригодный для самоубийства.
Бесполезно.
Все тщательно предусмотрено.
Как-то при разговоре с отцом (правильнее – при очередном сеансе), я вдруг с отвращением поглядела на свои ногти и спросила, почему мне не делают маникюр, что меня это раздражает и все такое. Закатила настоящее представление. Он просто вынужден был привести маникюрщицу.
Предварительно меня чем-то накачали, рядом стоял санитар, но я все четко соображала.
Нужно было выловить момент, чтобы украсть у девушки какой-нибудь инструмент.
И вот случай представился.
Она старательно наносила лак, но на второй руке ногти уже подсыхали. Я увидела ножницы и схватила их…
Разве я могла понимать, насколько замедлены все мои движения? Не успела дотянуться до своей цели, как уже лежала на спине, придавленная санитаром к полу.
Поднялся переполох, вызвали отца.
Наконец он догадался, что я все равно что-нибудь соображу, выгрызу себе вены зубами, если понадобится.
Поэтому меня еще очень долго держали привязанной.
Время шло.
Папа понемногу приводил меня в «чувства».
Религию даже подключил, внушая, что таким способом я вообще никогда не встречусь с Егором. Буду навечно наказана, неприкаянно блуждая со своим горем между мирами, и нигде не найду приют…
Что таким образом я убью еще троих людей: его, маму, бабушку. Без меня им не жить. Они зачахнут и умрут от скорби.
Я согласилась вести себя разумно. Дала клятву отцу, что никогда, не при каких обстоятельствах не повторю своих попыток.
Он обменял эту клятву на мою свободу.
Однажды я обнаружила в своей комнате книги и компьютер. Стала много читать, копаться в интернете.
В одной из книг нашла очень грубые ошибки перевода и зачем-то написала об этом в издательство. На мейл пришел ответ с просьбой представить свой вариант перевода.
Так я превратилась в переводчика.
Это дело незаметно засосало меня с головой. Больше ничто так не отвлекало от мук, от дум, от палаты…
Я могла выходить, когда захочу и куда захочу, но предпочитала не покидать своего «жилища». Комната понемногу обрастала всеми необходимыми предметами.
Днем я стала спать.
Ночью переводить.
В один прекрасный день папа вошел в мою комнату и сказал:
– Ты здесь уже год и семь месяцев. Оставаться здесь дальше просто нет необходимости. Так может, попробуешь вернуться в жизнь? Эта комната никуда не денется, ты же меня понимаешь? Мир за этими стенами стал для тебя другим, и я не обещаю, что все будет просто, но тебе стоит попробовать.
К его бесконечной радости, я не возражала. На следующий же день переехала в квартиру, которую родители подарили мне в честь выздоровления.
Поначалу меня пугал шум улицы. Но позже я обнаружила много прелести в том, что могу в одиночестве, стоя на балконе, созерцать ночь, обозревать перекресток и прильнувшие к нему клумбы, слушать шорох травы и листьев…
Конечно, не сровнять с тем видом, что имела моя спальня в гостиничных апартаментах, но зато – не белая холодная палата с зарешеченными окнами…
Белый цвет по всем признакам должен был стать теперь отталкивающим.
Но я по-прежнему его любила.
Егор всегда говорил, что это мой цвет. Цвет невинности. Что у меня слишком невинная душа, и поэтому ее следует надежно беречь.
Не знаю, насколько мне удавалось это без него.
Мало-помалу я внедрялась в так называемую «жизнь». Продолжала заниматься переводами. Не вспоминала о своем несчастье, чтобы не нарушить данную родителям клятву, а так же сохранить свою душу…
Они сами избегали всяческих напоминаний об этой теме.
Так я и жила…скорее во сне, чем наяву.
Пока не случилось убийство Мирославы Липки.
Пока я не увидела ее лица на фотоснимке – того счастливого и мертвого лица.
И пока не появился Кирилл со своей просьбой.
С напоминанием.
И не расшевелил во мне глубоко спрятанных тлеющих углей.
Вырвал меня из дремы, вернул в действительность.
В мою страшную, непримиримую действительность...
Он не сразу понял, что со мною происходит.
Я билась в истерике, кричала не своим голосом, захлебывалась слезами.
Обнаружила, что лежу посреди гостиной на полу, в подобном на эпилептический приступе. А он рядом. Тоже на полу. Обнимает меня и пытается утешить.
Проходит время и я замолкаю, только продолжаю вздрагивать, дышать рывками…
Потом и это проходит тоже.
Наступает незаметно ночь.
Мы лежим на полу. Кирилл не отпускает меня, не оставляет одну.
Наверное, я ему за это благодарна.