— Привет. Я Эдриэн, — говорит он чарующим голосом.
— Здравствуй, Эдриэн, — отвечает она и тоже поднимает руку. В её руке пистолет.
— Ты убьёшь меня? — Эдриэн, кажется, не испуган, скорее, ему любопытно.
— Прости, — её голос полон сожаления.
Раздаётся грохот выстрела. Пистолет падает вниз с громким отчётливым стуком, ударяясь о бесконечные ступени.
Кэтрин замирает на миг, а потом отворачивается от осевшего на пол тела. Роберт стоит около неё и смотрит на труп сына.
— Я должна была, — шепчет она, вовсе не уверенная в своей правоте.
Он переводит на неё взгляд, в котором она видит муку, какой ещё не знала.
— Не уходи, — она умоляет его.
Он отворачивается и спускается вниз, в клубы тумана. Кэтрин хочет бежать за ним, но не может. Она лежит на кровати, и каждое движение причиняет ей боль.
— Я люблю тебя! — в отчаянии кричит она ему вслед.
Он не оборачивается, и его фигура растворяется в тумане.
Кэтрин вздрогнула и очнулась. Она одна, на огромной кровати, вокруг полупрозрачный занавес. Откуда-то рядом резко тянет медикаментами.
— Оливия… — как же слаб её голос, никто не услышит её.
Полог приподнимается и показывается Франсина. Пожилая служанка смотрит с жалостью и осуждением.
— Не двигайтесь, — говорит служанка удивительно спокойно, без обычного резкого тона. — У Вас бандаж вокруг груди.
Да, что-то сдавливает грудную клетку, и временами сильно колет. Кэтрин вспоминает, что Оливия сказала ей, что у неё сломаны рёбра. Интересно, сколько? Глупый вопрос! Разве ей станет легче, если она будет знать их количество?
— Франсина, позови Роберта.
Служанка бросает недовольный взгляд и бурчит:
— Сейчас позову госпожу Оливию.
Кэтрин глубоко вдыхает, стараясь держать себя в руках. Кошмар… Ей приснился кошмар, но правда ещё ужаснее. Она убила его сына. Он не придёт к ней больше никогда. Иначе он был бы уже рядом. Нет, пока ей никто не сказал этого, она не будет в это верить.
— Кэтрин, ну как ты, милая? — Оливия говорит с ней так тепло. Кэтрин не понимает и в ступоре. Как Оливия, пусть ей хоть тысяча лет, может так тепло разговаривать с убийцей её племянника?
— Я хочу увидеть Роберта, — она умоляет, почти плачет. — Позови его, пожалуйста.
— Кэтрин…
— Оливия! — Кэтрин слышит истерические нотки в своём голосе. — Я хочу его видеть!
Слёзы, наконец, побеждают, и она громко рыдает, вздрагивая от боли в груди. Пелена застилает взор, она ничего не видит и не слышит.
— Кэтти! Кэтти! Я здесь, — доходит до неё сквозь шум в ушах.
Она мгновенно открывает глаза. Из-за слёз в них всё двоится, но она узнает его лицо. И успокаивается. Так, надо придти в себя, ей нужно всё сказать ему, он же ничего не знает.
— Роберт… Я…
— Успокойся, — он наклоняется к ней, но не так близко, чтобы его дыхание могло коснуться её. Кэтрин замечает это краем сознания, и страх сжимает ей сердце. — Ты скоро поправишься. Всё будет хорошо. Молодец, — говорит он, видя её героические попытки справиться с собой.
— Роберт… Прости меня! Я… Эдриэн… Он… Он жив?
Его глаза смотрят на неё сначала с непониманием, но потом вдруг светлеют, словно он понял, что её волнует.
— Да, Кэтти. Эдриэн жив и почти здоров. И ему сейчас гораздо лучше, чем тебе. Не думай о нём.
Словно гора упала с плеч. Нет, не гора с плеч, а камень с сердца. Она глубоко вздыхает и морщится от резкой боли.
— Либби, — голос Роберта глухой и напряжённый, — ей больно.
— Конечно, ей больно, — говорит Оливия с неодобрением. — У неё три ребра сломано, Роберт. Это болезненно.
Кэтрин ловит себя на мысли, что хочет задушить Оливию. Как она смеет так разговаривать с братом? Она, что, не видит, что её слова заставляют его страдать?
— Дай ей обезболивающего, — просит Роберт сестру, не отводя глаз с Кэтрин.
— Она не может всё время быть в отключке. И я не хочу, чтобы она подсела на опиум.
Кэтрин тихо говорит, так, чтобы только он её слышал:
— Я знаю средство получше. Твой яд, Роберт. Он снимает любую боль.
Он смотрит ей прямо в душу, и Кэтрин чувствует приступ паники.
— Лучше обезболивающее, — ровно говорит он.
— Я не хочу быть наркоманкой, — Кэтрин пытается шутить, хотя к глазам снова подкатили слёзы, а в горле — комок.
— Оливия шутит, у неё глупое чувство юмора.
Кэтрин пытается смеяться, но получается скорее всхлип.