— У меня… — упавшимъ голосомъ повторила Ольга.
Лицо Марьи Сергѣевны приняло испуганное выраженіе; нѣкоторое время она пристально смотрѣла въ лицо подруги.
— Оленька! — сказала она вдругъ, приподнимаясь со стула и какъ-то по-дѣтски потянулась къ Ольгѣ,- Оленька! да что же это такое? Не можетъ быть! успокой меня… Вѣдь не можетъ быть?
— Что? — глухо спросила Ольга.
— Ну, это самое… Ты любишь мужа? Ты счастлива?
Ольга молчала.
— Какая мука! — сказала она вдругъ и ея руки, стройныя и бѣлыя, поднялись и опять безпомощно упали на колѣни.
— Ну, скажи мнѣ все, все! — шопотомъ стала умолять Маня. — отчего мука? Что у тебя на душѣ?
Ольга отвернулась.
— Не все ли равно? Я погибла, — тихо сказала она.
— Да нѣтъ, нѣтъ! — чуть не крикнула Марья Ссргѣевна, и слезы ручьями побѣжали по ея щекамъ.
— Я погибла, — повторила Ольга. — Я знаю это теперь. Я подслушала свой позоръ… у этого чистаго воздуха, у ночи, у тополей. И это не фразы. Пойми: мнѣ ни разу не было стыдно, а теперь… Если это не пройдетъ, какъ же я буду жить теперь?
— Развѣ твой Борисъ знаетъ? догадался?
— Я знаю! — чуть не крикнула Ольга, — я… Я знаю, какъ я низко пала, а подняться нѣтъ силъ. Ты развѣ женщина? Ты голубь! И любовь, и всѣ чувства твои у тебя какія-то голубиныя, кроткія… Скажи, когда-нибудь ты любила?
Маня плакала.
— Но ты знаешь все, Ольга. Прежде до замужества еще… помнишь? Да Богъ съ ней, съ любовью, если отъ нея одни страданія! — Ольга вдругъ выпрямилась.
— Такъ я тебѣ скажу, — глубокимъ, вздрагивающимъ голосомъ заговорила она, — за одинъ день такихъ страданій я бы отдала всю твою жизнь съ ея покоемъ и… соннымъ счастьемъ. Да, всю жизнь! Пусть это безуміе! Сойти съ ума, потерять голову отъ страсти, муки и ненависти, да развѣ это уже не жизнь? не счастье? Тебѣ не понять, но я… чѣмъ больше я страдаю, тѣмъ глубже наслаждаюсь. Видишь ли, меня… — она пріостановилась, губы ея повело горькой усмѣшкой и одной рукой она сдѣлала рѣзкій жестъ.
— Меня отвергли. Ну, да. Мнѣ даже прочли… мораль. И ты думаешь, я опомнилась? Ты думаешь, я почувствовала стыдъ, упреки совѣсти и все, что въ этомъ случаѣ полагается? Хочешь знать? Я все забыла: стыдъ, гордость, я чувствовала только, что отъ горя и ревности я схожу съума, теряю послѣднее самообладаніе. Еслибы ты знала, какая это мука — любить! Мука и счастье! Но, клянусь тебѣ, я не знала до сихъ поръ, что я дѣлаю зло. Я думала, что жизнью моей овладѣло несчастье, что не я гублю себя и семью, что не мнѣ передъ совѣстью отвѣчать за все, что произойдеть отъ моей погибели. Я гибла съ упоеніемъ. Я пила ядъ и каждая капля его разливалась по мнѣ блаженнымъ страданіемъ.
Ольга тихо опустила голову и задумалась.
— Ты… ядъ? — еле выговаривая слова отъ ужаса, переспросила Маня. Ольга улыбнулась.
— Не бойся, не въ прямомъ смыслѣ: я не думала отравляться. Я сказала, что я пила ядъ въ видѣ сравненія. И этотъ ядъ разлитъ всюду! Маня, скажи, развѣ я виновата, что душа у меня такая тревожная, что въ жизни я хочу жизни и всего, что она можетъ мнѣ дать, и сладкаго и горькаго, все равно! И развѣ прежде, до моего паденія, я была хуже другихъ? Развѣ я думала сложить всю душу, всѣ силы на одну нелѣпую, позорную страсть? Боже мой! развѣ и у меня не было этой благословенной жажды труда, истины и вѣчной любви. Съ моей-то выносливостью и живучестью чувства, да возьмись я за настоящее живое дѣло!.. Нѣтъ, какое же для меня могло быть дѣло? Мужъ, какъ и всѣ мужья, давалъ мнѣ полную возможность распоряжаться своимъ временемъ по своему усмотрѣнію, но оказалось, что я часто не могла найти свободной минуты: я ѣздила по знакомымъ, принимала у себя, придумывала и примѣряла новые туалеты. Чаще всего и больше всего я слушала музыку и сама занималась ей. Ахъ, эти звуки! сколько въ нихъ злой и неотразимой силы. Когда сидишь праздная и скучающая, съ пустотой въ душѣ и въ мысляхи, и вдругъ хлынетъ этотъ звуковой потокъ… Оглянешься и не узнаешь себя и другихъ… Звуки говорятъ о какой-то опьяняющей нѣгѣ; горе ли, счастье ли, все полно поэзіи… Слушаешь и сердце щемитъ отъ тоски по этому счастью и этимъ страданіямъ. А въ дѣйствительности: мелочи, будни, болѣзни… Счастье и страданіе! Если преступно искать ихъ въ жизни, зачѣмъ будить тоску по нимъ? будить мечту, которой никогда не суждено осуществиться и которая всегда, всегда переходитъ въ стыдъ и боль. Маня! развѣ вся эта праздность, поэзія и искусственный нервный подъемъ, развѣ это не ядъ? И всѣ кругомъ пьютъ и толкаютъ тебя: «пей, пей!» А потомъ — или отупѣніе до полной безжизненности, или паденіе и позоръ.