Фру Готтвалл долго сидела у постели сына. Мрачные мысли обступили ее со всех сторон. Это были мысли, которые обычно бесцеремонно подходили к ней и глазели на нее, как на свою хорошую знакомую. Это были мысли об унижении, о стыде и раскаянии.
Но сегодня фру Готтвалл не слишком обратила на них свое внимание. Ее глаза не отрывались от маленького бледного личика. Какое, однако, измученное лицо у ее сына, и какая глубокая синева под его глазами!
Фру Готтвалл как-то раз пыталась поговорить с ректором об этой латыни, о том, что слишком много приходится сыну заниматься этим предметом. Конечно, такой разговор с ректором не был, вероятно, тактичным со стороны одинокой женщины. Тем более что ректор любил Мариуса именно из-за этой латыни. Да и латынь помогала Мариусу переходить из класса в класс.
Беседовала фру Готтвалл и со школьным врачом. Но он оказался принципиальным противником современной болтовни о перегрузке детей уроками. В его время школьники изучали латынь не в меньшей степени, и при этом их лупцевали розгами за каждую провинность. А сейчас вместо розог — баловство и предупредительность, при виде которых становится просто противно.
— Конечно, — сказал врач, — вашему сыну необходимо хорошее питание и прогулки на свежем воздухе. Что же касается латыни, то латынь тут ни при чем. Однако надрываться не следует ни в каком деле.
Да, и ректор и врач были очень доброжелательны к ней. Все это очень хорошо. Но все-таки странно, что ее маленький Мариус даже во сне поднял свою ручонку и трет свой висок.
На полугодовых экзаменах Абрахам поднялся на несколько мест выше, чем прежде. Но маленькому профессору Мариусу не помогла его латынь — он скатился вниз и стал последним учеником в классе. Даже Мортен Толстозадый оказался впереди него.
Учитель математики объявил маленькому латинисту, что если он в следующее полугодие не сделает чрезвычайных успехов, то не перейдет в четвертый класс и останется на второй год.
Абрахам был далеко не прилежным учеником, но ему помогла его педагогическая миссия — он тащил за собой Мариуса и волей-неволей приготовлял и свои уроки. Такая подготовка давалась ему легко: достаточно было один раз прочитать заданное. Мариус же, наоборот, все часы после школы, иной раз даже до самой ночи, зубрил уроки.
Теперь их классическое образование достигло наивысшей вершины: каждую неделю они имели девять часов латыни и пять часов греческого. Они теперь отложили в сторону Федра и Цезаря, чтобы укрепить свой ум речами Цицерона о старости. А после того как их молодые языки в достаточной мере поупражнялись в спряжении второго класса глаголов, они вместе с Ксенофонтом перекочевали в божественную Элладу.
Целый лес из чертополоха буйно разрастался в их молодых головах. Уже стерлось различие между тем, что было приятно учить, и тем, что было мучением. Теперь все становилось для них почти одинаковым, безразличным, однако расположенным в порядке того значения, какое придавала предмету школа.
Все, что в обучении могло непосредственно перекликаться с жизнью, с реальным миром, — все это в значительной мере отступало на задний план. На первое место выдвигались длинные вереницы мертвых слов о мертвых делах. Подчеркивались правила и перечень исключений из правил, которые вколачивались в восприимчивые мозги, чтобы на веки вечные занять там прочное место. Это были чужие звуки чужой жизни. Это была древняя пыль, которая обильно посыпалась всюду, где свежие ростки юности пытались подняться.
Возраст Абрахама и Мариуса — от четырнадцати до пятнадцати лет — труднейший период. Глаза подростков были широко раскрыты на окружающий мир. Ненасытное желание расспрашивать было похоже на мальчишеский аппетит. Пробуждались способности и желание все понять и все охватить. Возникала пламенная потребность завоевать мир и все, что находится за миром и внутри его. И вдруг — обильная пыль! Древняя, тончайшая пыль, которая засыпала все открытые поры, все возникающие вопросы и все малейшие ростки, если только они не являлись ростками чертополоха.
Но все проходит. К семнадцати годам пыль прочно осядет. Любопытство погаснет. И молодой человек усвоит, что ему не следует спрашивать о том, о чем следовало бы спросить. Помимо того, молодой человек смутно поймет, что чертополох посажен для его же пользы. Ведь с помощью этого чертополоха ему выпадает счастье быть одной из привилегированных улиток общества.
Однажды, промозглым зимним утром, когда дул южный ветер, а на улице было грязно, холодно, сыро и полутемно, маленький Мариус в своем дождевом плаще тащился в школу. Ноги у него промокли до самых колен. И в таком виде было неприятно идти против свистящего ветра.