Но вот отец приоткрыл дверь кабинета и позвал сына обедать.
Фру Венке все еще не знала как следует, что именно произошло в школе. По всей видимости, Абрахам и в самом деле вел себя на уроках неприлично. Однако ничего особенно страшного в его поступке не было, и все это, казалось бы, не должно было причинять ей такую тяжесть, какую она вдруг испытала. Тем не менее тяжесть на ее душе все более разрасталась, и дошло до того, что Венке почувствовала себя совсем несчастной. Ей вдруг захотелось броситься на шею сына и горько выплакаться.
Однако обед прошел в глубоком молчании.
Абрахам, подавленный, сидел над своей тарелкой. И в эти минуты он был до чрезвычайности непохож на того героя, который, сжав кулаки, поднялся на своего учителя, адъюнкта Олбома, и обозвал его дьяволом.
Между тем дела Микала Мордтмана пошли теперь чрезвычайно успешно. В этом отношении предсказание Йоргена Крусе полностью сбылось. Профессор Левдал, подписавшись на десять акций, положил начало спекулятивной горячке, какую еще не знала тихая и размеренная деловая жизнь города. Подписной лист в Коммерческом обществе с каждым днем все более заполнялся.
Спустя четырнадцать дней Микал Мордтман телеграфировал отцу, что подписка на акции уже достигла суммы в 96 тысяч специадалеров.
Молодой коммерсант Мордтман буквально сиял. Еще бы: перед ним была перспектива стать во главе блистательного предприятия. Помимо того, его тешило, что он так успешно и ловко провел всю эту деловую игру. На косые взгляды и кривотолки ученых латинистов он попросту не обращал внимания. Ему надлежало завоевать торговый мир реалистов — и этого он добился.
Вскоре Мордтман получил письмо с признанием его заслуг от фирмы Исаак Мордтман и К°. Фирма давала подробную инструкцию относительно дирекции, какую следовало выбрать. Профессор Левдал непременно должен войти в ее состав.
Об этом Мордтман поднял вопрос в ближайшее же воскресенье. По этим дням он обычно обедал у профессора. Правда, после происшествия с Абрахамом обстановка в доме была весьма тяжелая, неблагоприятная для дел. Отец обращался с сыном холодно, и по держало мальчика в мучительном напряжении.
Профессор сначала отклонил высокую честь вступить в состав дирекции. Нет, он решительно не годится для таких дел. Кроме того, у него значительная практика. Да и принципиально он против суеты коммерческой жизни.
Конечно, никто не думает обременять профессора новыми делами, сказал Мордтман. Вся фактическая работа будет возложена на директора банка Кристиансена. Тут речь идет всего лишь о формальной стороне дела — состоять ли профессору Левдалу в списке членов дирекции.
Профессор отказывался, и поэтому Мордтман, взглянув на Венке, сказал ей:
— Помогите мне, фру Венке, уговорить вашего мужа.
Фру Венке ответила, не поднимая глаз:
— Мой муж сам принимает решения во всех своих делах такого рода.
— Но если ты желаешь, мой друг, я охотно вступлю в состав дирекции! — приветливо произнес профессор.
Фру Венке взволновали эти слова мужа. Она нервно ответила:
— Я желаю? Кто тебе сказал об этом? Как могло тебе прийти это в голову?
— Но ведь ты же интересуешься фабрикой господина Мордтмана! Да мне и самому хотелось бы оказать услугу нашему молодому другу… Итак, господин Мордтман, я согласен вступить в состав дирекции вашей будущей фабрики.
Мордтман, подняв бокал, радостно сказал:
— От души благодарю. Теперь все в порядке. Обещаю вам — теперь уже недалеко до того времени, когда фабрика начнет работать.
В своей радости Мордтман не заметил той неприязни, какая промелькнула в лице фру Венке. Фру Венке испытывала явное огорчение. То доверие, которое возникло у нее к Мордтману, теперь стесняло ее. Она отлично видела, что муж следит за каждым ее словом и за каждым взглядом, которым она обменивалась с Мордтманом. Несомненно, муж полагал, что в деле с фабрикой между ней и молодым Мордтманом существует особая договоренность.
Это сердило ее, потому что не соответствовало истине. Но вместе с тем Венке чувствовала, что все ее попытки защититься в этом ни к чему не приведут. В своем подозрении муж более чем уверен, и все ее слова только запутают дело.
Такое вынужденное молчание сердило Венке и делало ее еще более неуверенной в своих отношениях и к мужу и к гостю.
К тому же она впервые с горечью почувствовала, что ее сын может стать для нее чужим. И уж во всяком случае между ними может поколебаться то безграничное доверие, которое до сих пор всегда сопровождало их отношения.