— Это все? — спрашиваю, глядя на двери лифта и скрещиваю руки на груди. Не могу смотреть в его перекошенное заплывшее лицо.
— Нет, не все. Будет все, когда я решу, — шипит Эш и делает шаг ко мне, обдавая «приятным ароматом» перегара. Начинает воротить от этого запаха табака, алкоголя, и я пячусь, упираясь спиной в дверь. Главное, чтобы не проснулся Крис. Понимаю, что Кервел сейчас непредсказуем, поэтому стараюсь сделать свой голос мягче.
— Что тебе нужно, Эш?
Он ударяет руками о дверь и упирается ими, загоняя меня в ловушку. Я вздрагиваю и смотрю в воспаленные глаза с красными прожилками.
— Думаешь, можешь использовать меня, Миллер? — произносит ядовито Кервел, наклоняясь все ближе и почти касаясь губами, покрывшейся от страха мурашками, кожи. — Не-е-ет, это я использую людей, но не позволю, чтобы об меня вытирала ноги какая-то дешевая шлюшка вроде тебя.
Каждое его слово, словно плевок в лицо или сочная пощечина, но я молчу и смотрю в озлобленные пьяные глаза.
— Твоя шикарная жизнь может закончиться в один момент, знаешь? — продолжает хрипеть на ухо Эш. И как я могла связаться с таким чудовищем? Да он не уравновешен.
— Мне надоело слушать твои оскорбления и угрозы, Эш. В ту ночь зашло все далеко…
Кервел отрывает руки от двери, и я останавливаюсь, следя за ним настороженным взглядом. Он выдыхает, проводит ладонями по лицу, и на его губах появляется нехорошая улыбка, похожая больше на оскал.
— Просто запомни, Миллер — ты еще пожалеешь. Очень.
Эш разворачивается и идет вдоль коридора, немного пошатываясь, а я смотрю на удаляющуюся спину в черной джинсовой куртке. Внутри остается неприятный осадок от его слов. Открываю дверь и натыкаюсь на негодующий взгляд Берфорта, замирая — он все слышал. Прикрываю дверь, глядя на его сосредоточенное лицо.
— Кто это был?
Еще один неприятный разговор. Прохожу мимо и бормочу:
— Никто.
— С кем тогда ты разговаривала? С дверью?
Прохожу на кухню и включаю кофеварку. В висках пульсирует тупая боль, и я начинаю массировать их пальцами. Что за ужасное начало дня…
— Ты мне врешь уже второй день, Меган. Актриса из тебя плохая, — слышу сзади мрачный голос Криса. — Поэтому спрашиваю последний раз: кто это был?
— Эш Кервел, — выдыхаю и смотрю на свои сомкнутые руки.
— С которым у тебя были сразу сьемки после Испании?
— Да.
— И что он хотел?
Взгляд устремлен в одну точку на стол, а я молчу. Язык отказывается произносить это вслух. Горло будто сжимает со всех сторон тисками, и я не могу вымолвить и слова.
— Ты спала с ним, — говорит вместо меня Крис, а я все так же не решаюсь повернуться и посмотреть на него.
«Какая же я трусиха. Он мне сразу сказал правду, что у него была девушка… или девушки, пока мы не общались три месяца. А я струсила и солгала». Поджимаю губы и прикрываю глаза, чувствуя, как в спину впиваются черные глаза.
— Знаешь, что я больше всего не люблю? — голос Криса меняется, становясь холодным и отчужденным, и пробирает до костей.
— Ложь.
Опускаю взгляд на свои скрюченные пальцы, из глаз непроизвольно начинают бежать слезы и капают на столешницу.
— Ты мне врала вчера и сегодня, хотя я попросил сказать правду. Попросил доверять друг другу. Я бы понял тебя, если бы ты все рассказала, но ты предпочла ложь.
Закрываю рот ладонью и прикрываю глаза. «Ты не создана для нормальных отношений, Меган», — злобно смеется мое подсознание.
Слышу удаляющиеся шаги Криса и оседаю на пол, пряча лицо в ладонях. Через пару минут дверь за ним закрывается, а я сжимаюсь в комок на полу, прижимая коленки к груди. «Ты все испортила, Меган».
Глава 18
Нью-Йорк, США
Вместе с любовью всегда приходит боль. Чем глубже в ней тонешь, тем больнее.
"Нана"
Все рушится. В один момент можно стать чужими людьми, словно и не было «вчера»: душевных разговоров, прогулок, совместных вечеров, ужинов, завтраков, нежных рук, касающихся тела, трепетных и одновременно воспламеняющих поцелуев, улыбок, влюбленных взглядов… Мы будто не знали друг друга — снова есть Я и ОН. НАС не существовало.
Теперь становилось понятно, как это, потерять того, кто являлся для тебя центром Вселенной, тягой к жизни, спасением и стремлением к чему-то лучшему, светлому…чистому. Я снова погружалась во мрак, и он поглощал с новым днем все больше и больше, затягивая в свои сети, заманивая в паутину отчаяния.
Крис ушел, оставив после себя только пустоту. В груди зияла огромная дыра, и если бы существовал способ увидеть душу человека, у меня не было ровным счетом НИЧЕГО, кроме кровоточащей раны.
Поэтому не стоило влюбляться, чувствовать, доверять и делать одного человека ВСЕМ. Когда он уйдет, хлопнув дверью, кроме боли ничего не останется.
«Я больше тебя не отпущу».
ЛОЖЬ.
Любовь — этоНЕпрекрасно. Любовь не только возвышает нас и дает крылья, она может обрезать их и оставлять на дне, в пучине горя и печали. Любовь может резать по живому, оставляя огромные раны в сердце, которые нельзя зашить, увидеть, но можно почувствовать. И эти отметины не залечишь шоколадом, фильмами, прогулками, работой и даже другими людьми.
Секунды превращаются в минуты, минуты — в часы, а часы — в серые дни, тянущиеся, кажется, бесконечно…вечность. Время остановилось в тот момент, когда за Крисом закрылась дверь. Я жила, но только внешне, внутри все умерло — долбанные бабочки сдохли, и яркие краски стали блекнуть.
Жизнь, которой я так раньше хотела, становилась ненавистна мне. Это походило больше на существование пустой оболочки, в которую я постепенно превращалась.
ОДИН человек сделает вас и счастливым, и несчастным одновременно; ОДИН человек вселит в вас надежду и убьет ее; ОДИН человек исцелит вас и сожжет до тла. ОДИН ЧЕЛОВЕК.
Мне надо снова собрать себя по частям и осколки разбитого сердца. Надеть маску равнодушия, безразличия, стать той, кем я являлась на самом деле. Счастье не для таких, как я.
***
Приближалось лето. Нью-Йорк, и без того шумный город, заполнялся туристами, прилетевшими, казалось, со всего Земного шара. Я сидела на подоконнике и курила, глядя на постоянных прохожих: компании друзей, парочек, семей… Все радовались теплу и солнцу, смеялись, фотографировались, улыбались, но только не я. Работа была снова испорчена, а меня отправили домой и сказали, что не станут работать с безэмоциональной моделью. Профессия, в которой я чувствовала себя комфортно, сейчас казалась бременем — она не спасала, а становилась обузой.
Мне хотелось позвонить Крису, все объяснить, но… время шло, а я не делала этого шага — боялась того, что он скажет, боялась услышать равнодушие в голосе…
Телефон на подоконнике заиграл, вырывая из мрачных мыслей. Я затушила сигарету и посмотрела на экран — звонок был из Лондона.
— Да.
— Меган Миллер? — услышала не знакомый женский голос.
— Да.
— Нам очень жаль сообщать вам эту новость, но ваша мать Сара Миллер сегодня скончалась, — сказала женщина безразличным тоном, а я непонимающе уставилась на «муравейник» за окном.
— Что?
— Ваша мать… Это трудно принять, понимаю, но она умерла. Тромбоэмболия легочной артерии*…
Дальше я не различаю, что она говорит. Рука с телефоном безвольно опускается, а кислород отказывается поступать в легкие. Грудь сжимается и ужасно колит слева, а в глазах мелькают белые и черные точки.
Это не правда…
Мы вчера только разговаривали с мамой, и все было хорошо. Она смеялась и всячески подбадривала меня, потому что видела, в каком я ужасном состоянии. Они что-то перепутали, моя мама жива. Начинаю судорожно набирать ее номер, но оператор говорит, что абонент не доступен. Руки трясутся от страха. Делаю глубокий вдох и выдох, закрывая глаза. «Надо успокоиться. Надо успокоиться. С мамой все хорошо… Они перепутали, просто перепутали…», — повторяю, как мантру, не веря самой себе.