Как-то я спросила Луизу, одну из медсестер, знала ли она что-нибудь, о тех, кто избил меня, поймали их или нет. Ответ поразил и поставил в ступор.
— Это показывали даже по новостям. Тех козлов нашли почти сразу же, хотя они пытались улететь из страны. Кажется, их посадили… Не знаю, какой дали срок, но то, что они гниют в тюрьме — точно.
Мы тогда находились в комнате, где я занималась лечебной гимнастикой и на время забыла про упражнения. Значит, они в тюрьме? Почему-то радости не ощущалось, это ведь просто нанятые посредники — кукловод был другим.
— Что-нибудь еще тебе известно?
Луиза на время задумчиво подняла карие глаза и сложила тонкие губы трубочкой.
— Нет, но они же в тюрьме и никому больше не навредят, разве не это важно?
Главный, кто был виновен, находился на свободе и жил с чистой совестью, гулял, дышал…
Может, это Эш Кервел, который обещал, что моя жизнь не покажется сахаром, но… Боже, серьезно? Это ради удовлетворения его «эга»? Типа «ты использовала меня, а я найму мелких дилеров, и они изобьют тебя до смерти»?
Больше похоже на змею Джо: эта дрянь любит провокации и грязные делишки, тем более, в последнее время ее популярность заметно снизилась — на фоне Меган Миллер она меркла. Вполне вероятно, что Джо наняла тех придурков: им нужны были деньги, ей — убрать соперницу. Логично.
Кто на самом деле виновник, можно долго рассуждать и размышлять, а это не стоило того. Жизнь — бумеранг, и оно ему вернется вдвойне. Все плохое возвращается рано или поздно.
Весна была в самом разгаре, и меня, наконец, вывезли на коляске прогуляться. Выпустили из четырех стен, которые душили, но сейчас…
БОЖЕ, КАК Я СЧАСТЛИВА!
Наверное, никогда в жизни не ощущала столько эмоций и радовалась, как маленький ребенок. Никогда так не любила жизнь и Нью-Йорк. Улыбка до ушей, а легкие наполняет апрельский теплый воздух: запах города и цветущих деревьев на аллее.
— Сегодня снова приходила Энди Коллинз. Все-таки не понимаю, почему ты не хочешь, чтобы тебя навещали, — Луиза сидела рядом на скамейке и наматывала на тонкий палец локон светлых волос.
Я сразу же поникла, а в груди поселилась печаль. Мне просто хотелось начать заново: вычеркнуть все старое и наполнить ее яркими новыми красками. Это, словно рисовать на чистом холсте. Как бы грубо не звучало, но Энди была прошлым, ата Меган умерла, ее больше не существовало… Может, я не права, но сейчас точно не была готова к встрече с подругой. Разве что позже, когда… смогу взглянуть страху в глаза и сказать: «Я не боюсь». Тогда, тогда… Тогда я поговорю с прошлым.
Но Крис ведь тожепрошлое? После того случая он больше не появлялся, что к лучшему. Пусть живет дальше, встретит нормальную девушку, которая не станет морочить голову ни себе, ни ему. У них будут дети, домик у моря… счастливая полноценнаянормальнаясемья. А у нас… Не былонас.
Луиза рассказывает о своем горе-брате, который не хочет учиться, о маме, которая работает на нескольких работах, чтобы прокормить семью…
Мама.
Вспышка боли пронзает, как лазерный луч, и я выдыхаю. Медсестра останавливается на полуслове и обеспокоенно спрашивает:
— Меган? Все хорошо?
Не хорошо. Мне НЕ ХОРОШО.
Этой боли я боюсь больше всего… Она накрывает ледяной обжигающей волной, заполняет легкие, не дает дышать, а тонкие стенки протыкают тысячи острых осколков. Кажется, что я постепенно умираю, превращаясь вНИЧТО.
Страх снова скалит свою пасть и улыбается: «Я победил, Меган».
Пока что он ведет в счете, и смогу ли я дать отпор… кто знает?
На следующий день в моей палате, которую я все так же ненавижу, появляется парень. Доктор Морис предупреждал, что к списку восстанавливающих процедур добавили психотерапию.
Он довольно высокий, худощавый, с кучерявым светло-русым беспорядком на голове и в очках. Что за одуванчик? Парень расплывается в добродушной улыбке, и я сразу же понимаю — психолог. Пришеллечить меня и мои мозги. Ну-ну. Удачи.
— Добрый день, Меган.
У него очень приятный и мелодичный голос. Скептически смотрю и поднимаю в ожидании бровь. Он садится в кресло и кладет на колени блокнот и карандаш. Думает, что добьется чего-то?
— Меня зовут Джош Райли…
— И вы пришли промыть мне мозги? — насмешливо протягиваю я, перебивая бедного парня. Не красиво, знаю, но это очень забавно.
— Поговорить, — мягко поправляет кучерявый и снова улыбается. Конечно, у него располагающая аура и он напоминает этакого мальчика-одуванчика, но копаться в себе и вытягивать все наружу, тем более делиться с непонятным и незнакомым человеком, я не собиралась. Но Джош Райли был другого мнения.
— Вовсе нет, для вас это выглядит именно так?
Вздыхаю и закатываю глаза.
— Можете написать в своем блокноте, что со мной все в порядке, я здорова и… что вы там должны написать?
Психолог тихо смеется, а я склоняю голову набок, разглядывая его. Он очень молод, может, даже моего возраста, а мне уже стукнуло двадцать два. Внешность обманчива, и ему может быть все тридцать. Пока я размышляю над возрастным диапазоном, он закидывает ногу на ногу и задумчиво гладит подбородок, поглядывая на меня.
Первый раз за время пребывания в больнице я задумалась о том, как же все-таки выгляжу сейчас: точно не так, как только пришла в себя после комы. Волосы уже чуть ниже подбородка, и я набираю постепенно вес. При моем росте был отрицательный дисбаланс, я скинула десять килограмм и, думаю, выглядела… не очень привлекательно. Наверное, даже ужасно.
— Написать можно что угодно, Меган, но это должно быть важно в первую очередь для вас — душевное состояние и равновесие.
— Душевное состояние и равновесие, — повторила за ним, пробуя слова на «на вкус».
— Именно. Люди часто закрываются, выбирают одиночество и загоняют себя в сети — это неправильно.
— Почему все психологи думают, что знают о человеческой душе и натуре все? Вы же не Боги или священники, а я не на исповедь в церковь пришла, — фыркаю, потешаясь над его правильными словами.
— Конечно, задача психолога в другом — поддержке и оказании помощи людям, попавшим в сложную жизненную ситуацию, — спокойно и размеренно отвечает Джош Райли, словно заученную фразу из книги.
— Да, но это в том случае, если… — немного задумалась, — пациент этого желает, не так ли?
Он улыбается уголками губ и кивает:
— Именно.
— Тогда, не смею вас задерживать, мистер Райли, потому что я в вашей поддержке и помощи не нуждаюсь. Всего хорошего.
Парень качает головой и поправляет очки в тонкой золотой оправе, форма довольно старомодна, но они ему очень идут.
— Может, вы измените свое мнение, Меган, но настаивать я, конечно, не имею права.
Последняя фраза остается без ответа, потому что я отворачиваюсь и смотрю на открытое окно. Кресло поскрипывает, слышатся шаги, звук отъезжающей двери, и я остаюсь одна в палате.
Но Джош Райли оказался настырным психологом, упорным и целеустремленным. Наверное, он думал, что своей настойчивостью что-то изменит, и я изолью ему душу, поплачусь в жилетку, вывернусь наизнанку. Так он ходил примерно недели две, что-то иногда записывал, отвечал спокойно на мои колкости. Да-а-а, ему просто надо было дать премию хотя бы за стойкость и напористость.
В середине мая, когда за окном нависли тяжелые тучи, а по стеклам били капли дождя, и я парилась в коробке, именуемой моей палатой, Джош Райли снова пришел и сел в кресло. Я уже знала его привычки: он часто чешет подбородок, если над чем-то задумывается или поправляет очки, сидит всегда закинув ногу на ногу, носит светлую одежду, рубашки поло и брюки песочного оттенка, и с ним всегда неизменно блокнот и карандаш, который он крутит в тонких длинных пальцах, словно у пианиста. Может, он когда-то играл на фортепиано? Иногда мне хотелось задать ему вопрос, но я вовремя одергивала себя: мальчик-одуванчик этого и добивался — разговорить меня.