Виоли хотелось, чтобы Софрония увидела его таким — полностью раскрывшимся, настоящим, открыто беседующим с любым солдатом, который поравнялся с ним верхом, машущим в ответ ликующим людям, но не отвлекающимся от дороги вперед.
Она не могла не вспомнить ту речь, которую он и Софрония произнесли перед жителями Кавелла — речь, закончившуюся бунтом. Виоли знала, что Ансель спровоцировал беспорядки, использовал хаос как шанс стать героем и спасти принца Гидеона, но он лишь поднес спичку. Даже без его провокаций та речь провалилась бы. Да, слова Леопольда были искренними, его сочувствие — настоящим, но он не мог постичь, насколько глубокими были раны, нанесенные его стране. Тогда он еще не понимал, что нельзя просто объявить проблемы решенными, а последствия — стертыми.
Теперь Леопольд не останавливался для речей, хотя многие из встречавшихся людей просили его об этом. Да, у него был дар красиво говорить, но теперь он предпочитал, чтобы громче говорили его поступки. К тому же, если бы он останавливался для каждого выступления, они продвигались бы куда медленнее, а они оба знали, что время дорого, если они хотят успеть в Хапантуаль, чтобы помочь Дафне и Беатрис.
Они не останавливались до глубокой ночи, пока кони не выбились из сил, а все не дошли до той степени голода, который уже нельзя было утолить кусками вяленого мяса и галетами на ходу. Когда они спешились, Виоли взглянула на карту и поняла, что они преодолели куда большее расстояние, чем она ожидала — они оказались прямо на границе Темарина и Бессемии. Если они продолжат двигаться в таком же темпе еще день, то достигнут Хапантуаля к вечеру.
—
Виоли сидела в одиночестве, пока остальные воины батальона кучковались у небольших костров, держа в руках шашлыки, миски с похлебкой, кружки эля или воды. В лагере царило радостное, почти лихорадочное настроение, и в воздухе витал дух товарищества. Леопольд был в самой гуще событий — переходил от группы к группе, чокался с солдатами, хлопал их по плечам, отпуская для одних шутки, а для других — серьезные напутствия. Он рассказывал истории и слушал чужие с одинаковым энтузиазмом.
Виоли завидовала его легкости в общении, но, сидя в одиночестве с миской супа, она ловила себя на том, что и жалеет его за это. Его умение излучать бесконечную энергию для других казалось ей столь же поразительным, сколь и изнурительным. Но именно это делало его таким хорошим королем — так же, как ее склонность к уединению делала ее превосходным шпионом. Ей никто не нужен, ее никто не замечает, и она может двигаться по миру без связей и привязанностей, которые могли бы ее выдать.
Если бы не невозможные обстоятельства, которые свели их вместе, их пути никогда бы не пересеклись, подумала она. Возможно, они бы мельком прошли мимо друг друга, и на этом все и закончилось бы. Она увидела бы привилегированного, золотого, недосягаемого короля, а он… ну, он бы ее попросту не заметил.
Она точно никогда бы не влюбилась в него. И, зачерпывая очередную ложку похлебки, не обращая внимания на то, что та обжигает язык, Виоли не могла решить — завидует ли той версии себя, что жила в иной реальности, или жалеет ее.
— Можно присоединиться?
Виоли подняла глаза от миски и увидела Леопольда, стоящего перед ней с его собственной порцией. Он кивнул в сторону бревна, на котором она сидела — достаточно широкого для двоих.
Она молча подвинулась, давая ему место, и он опустился рядом. Ей казалось, что она оставила ему достаточно пространства, но его нога все равно прижалась к ее, и это соприкосновение ощущалось как якорь.
— Почему ты одна? — спросил он.
Виоли усмехнулась. — Ты — король-герой, Лео, — сказала она. — Пусть они узнают тебя. Неважно, кто я.
Он покачал головой.
— Я ответил на кучу вопросов о тебе сегодня — особенно от Дейзи и Эстер. Кажется, они тебя боготворят.
Виоли взглянула через лагерь и увидела Дейзи и Эстер, сидящих в дальнем конце поляны и оживленно беседующих. Но, почувствовав ее взгляд, они улыбнулись и помахали ей. Она ответила тем же. Они всего на год-два младше ее, но разница казалась вечностью.
— Я просто диковинка, — сказала Виоли. — Девушка, пораженная падающей звездой, спасенная чудом с небес.
— Но не это заставило тебя выгнать Джанеллию из таверны, хотя это подвергло тебя большей опасности, — возразил он. — И не это заставило тебя сказать мне и всем остальным, что я должен был позволить тебе умереть ради спасения Темарина.