Она не может с уверенностью сказать, что в сарае находятся только они трое, но готова поставить на это большие деньги, поэтому быстро спешит через поле. Она находит дверь и колеблется: стоит ли стучать? Или это только раззадорит их? Ворваться в дом - лучше или хуже?
Прежде чем она успевает принять решение, за спиной раздаются тихие шаги, и она не успевает повернуться, как грубый рогожный мешок накрывает ее голову, а веревка туго затягивается вокруг шеи, чтобы закрепить его. Виоли знает, что лучше не кричать, но она борется, отбрасывая вес назад и пытаясь сбросить нападавшего, а руками нащупывает кинжал в сапоге, но тот, кто надел мешок ей на голову, быстро связывает и руки.
«Кто ты? Почему нас преследуешь?» - раздается голос в ухе - мужской, как она догадывается, и молодой. Один из той группы, за которой она следовала, понимает она, слегка расслабляясь. Он задает вопрос на бессемианском, полагая, что Виоли - одна из них. Так оно и есть, полагает она, но это не делает ее его врагом.
«Я не желаю вам зла, - отвечает она по-темариански, сохраняя спокойствие в голосе.
«Это», - говорит другой голос, более высокий, и, как она полагает, это девушка, - „не является ответом ни на один из вопросов“.
Виоли переводит дыхание. «Ответ на первый вопрос длинный, и я предпочла бы дать его в более удобных обстоятельствах», - говорит она. «Но чтобы ответить на второй - я пришла, чтобы удержать вас от глупости угодить в ловушку, которую те солдаты четко расставили для вас в публичном доме».
За ее словами следует молчание.
«Отведите ее внутрь», - наконец говорит девушка, ее голос тверд. «Быстро, пока ее не увидели.
Руки хватают Виоли за плечи и тащат вперед. Хотя мешок на голове мешает ей видеть, она чувствует, что входит в сарай, когда мягкая трава под ее сапогами уступает место набитой грязи. Дверь за ней закрывается как раз в тот момент, когда с ее головы грубо стягивают мешок. Виоли моргает, ее глаза медленно привыкают к теплому сиянию фонаря, который держит тот самый мальчик, которого она впервые заметила в таверне, с судорожно сжатыми руками и голым страхом на лице. У него темные волосы, в то время как у другого мальчика они светлые, но в форме их лиц и синеве глаз есть поразительное сходство.
Теперь страх исчез, сменившись холодным гневом.
«Это они тебя послали?» - спросил он.
Он имеет в виду бессемианских солдат. Виоли качает головой.
«Я не с ними, - говорит она по-темариански.
На его лице появляется жесткая улыбка. «Можешь не притворяться», - говорит он ей. «Ты хорошо говоришь по-темариански, но акцент не скроешь».
Виоли удивлённо моргает. Она всегда гордилась своими языковыми навыками, и никто раньше не критиковал её акцент. Но, возможно, темаринский акцент, который она выучила, был отточенным и благородным, предназначенным для того, чтобы сливаться с другими во дворце и в Кавелле, если ей пришлось бы его использовать. Здесь же, вероятно, сложнее скрыть её естественный бессемианский оттенок, где манера речи подчёркивает её недостатки.
Она тихо выдыхает. «Я говорила, что моя история долгая», — говорит она, пробуя потянуть запястья, но они крепко связаны грубой верёвкой. — «Да, это правда, я родилась в Бессемии, но я не на стороне солдат, которые держат ваших друзей». Она поочерёдно встречается взглядом с каждым из них, прежде чем продолжить. — «Я с королём Леопольдом».
Она даёт словам осесть, сначала ошеломляя их, хотя шок быстро сменяется недоверием.
«Король Леопольд мёртв», — фыркает девушка. — «Только глупцы верят в обратное».
«Он жив», — поправляет Виоли. — «Хотя не из-за недостатка попыток многих — и особенно императрицы Маргаро. Поэтому я здесь, а его нет. Если они найдут его, он окажется рядом с вашими друзьями в какой-нибудь тюрьме, которую они устроили, хотя я сомневаюсь, что они стали бы ждать какого-то барона, чтобы убить его».
Трое переглядываются, и на долгое мгновение никто не говорит.
«Если король Леопольд жив, он предатель», — говорит светловолосый парень. — «Если солдаты хотят его убить, пусть убивают. Мы не будем его оплакивать».
Виоли ожидала этого, но какая-то часть её всё равно хочет защитить Леопольда. Они слышали только истории о том, кем он был, и она не может винить их за низкое мнение о нем. И она знает, что её словами это мнение не изменить.
«Нет», — соглашается она. — «Полагаю, вы не стали бы. Вы не обязаны ему большей лояльностью, чем императрице, не так ли?»