Ян… Что будет с ним? У Маши вдруг заныло сердце. Как скоро придет он в себя после страшной потери, да и придет ли когда-нибудь? И что за отношения связывали его с этой странной цыганкой, исчезнувшей так же неожиданно, как и появившейся? Ян, предельно откровенный с Машей во всем, никогда не упоминал в разговоре эту цыганку — словно ее вообще не существовало. А она в разговоре с Яном никогда не упоминала Толю…
Перетерев посуду, Маша вышла на крыльцо и посмотрела на щедро усыпанное звездами небо. «Звездам известно все, что произошло здесь на самом деле, — подумала она. — Они сама вечность, поэтому им можно знать все. Нам же, недолговечным, этого знать не нужно. Мы слишком глупы и ограниченны, чтобы понять чьи-то мысли и чувства. Зато всегда готовы осудить…»
Она легла, как была, в свитере и брюках, накрылась одеялом и сверху еще пледом, закрыла глаза. «Я даже не знаю, который час. Я словно выпала из капсулы времени и меня поглотила бесконечность…»
Ей снился сон, будто она одна в доме, очень напоминающем коттедж в «Солнечной долине». Но это был не он, потому что вместо моря перед окнами, насколько хватал глаз, расстилался тусклосерый асфальт, на котором кто-то нарисовал мелом фигуры людей. Под самой высокой стояла подпись «папа». Там еще были фигуры «Устинья», «Толя», «Дима» и несколько других знакомых ей людей, но она не видела фигуру «Ян». Ей необходимо было увидеть Яна — они условились плыть в ту пещеру. Дом был без дверей, и она стучала в окна веранды, чтобы ее выпустили наружу. От ее беззвучного, как это случается во сне, стука серая поверхность асфальта стала морщиться, и «папа» погрозил ей белым пальцем. Ян подошел к ней откуда-то сзади. Она услышала его шаги, но не смогла на них обернуться, хотя ей очень хотелось. Ян поцеловал ее в щеку и погладил по волосам. Она с трудом обернулась, желая подставить ему для поцелуя губы, и проснулась.
— Я больше не могу, — услышала она шепот Толи и увидела совсем рядом его глаза, поблескивавшие в звездном свете. Он стоял на коленях возле ее раскладушки. — Прости, но я… когда ты рядом… я теряю голову. Я ничего не боюсь, пускай меня накажет Бог, но я…
Он уронил ей голову на грудь и заплакал как ребенок, шумно всхлипывая и дрожа всем телом.
«Но почему мне снилось, будто меня целует Ян?..» — пронеслось в голове и, подхваченное вихрем, закружилось и унеслось к звездам.
Маша выпростала из-под одеяла руки, обхватила Толю и крепко к себе прижала.
— Только ничего не говори, прошу тебя, — сказала она. — И ни о чем не думай. Звезды знали обо всем заранее…
Устинья лежала с закрытыми глазами, прислушиваясь к шепоту и вздохам под окном. Она знала, на улице идет дождь и это он что-то шепчет земле, которая вздыхает ему в ответ. И она представляла дождик в образе сильного загорелого мужчины, а земля казалась ей прекрасной нагой женщиной, отдающейся возлюбленному.
Она вдруг испытала жгучее желание физической любви, чего с ней не случалось уже много лет, и замерла, прислушиваясь к ощущениям своего тела. «Пахнет как на веранде того дома, — думала она. — Какая же я дура, что сожгла его. Мертвая Ната и тот несчастный уродец в ванночке были всего лишь предлогом одним махом покончить с прошлым. Я оказалась очень слабой перед его лицом… Ну да, я всегда чего-то боялась. Маша никогда ничего не боялась. Она и погибла потому, что оказалась слишком сильной и непреклонной…»
И снова она ощутила приятный холодок в низу живота и замерла, предвкушая повторение уже почти забытого ощущения ликования плоти. На этот раз оно оказалось таким бурным, что Устинья простонала и покрылась испариной. «Здесь вся атмосфера наэлектризована любовью, — думала она. — Бедная коречка, из-за меня…»
Она подумала о Маше с Толей, вдруг оказавшихся под одной крышей среди благоухания пробуждающейся природы, способной разбудить своим чувственным зовом даже очерствевшие души. Сердце заныло и забилось часто-часто. Устинья радовалась и в то же время тревожилась за Машу, зная ее незащищенность в любви.
«Она все выдержит, — убеждала себя Устинья. — Ведь я же выдержала, выжила, хоть и была незащищенной. Только зачем выживать, если внутри все мертво? Не дай ей Господь испытать то, что выпало испытать мне…»
Перед глазами Устиньи вдруг пронеслось видение освещенной лунным светом мансарды, потом комнаты окнами на север. При этом она испытала смешанное с торжеством раскаяние. И наконец в небо взмыл столб огня, пожирающего былое.