Устинья немного располнела, выкрасила волосы в светло-русый цвет, сделала модную короткую стрижку. Впрочем, теперь она была не Устиньей и даже не Юстиной, а Марьей Сергеевной. На Марью Сергеевну она не походила ничем, разве что желанием быть предоставленной самой себе и собственным причудам. Правда, причуды Устиньи — Марьи Сергеевны сильно отличались от причуд настоящей Марьи Сергеевны.
Устинья выращивала на даче какие-то особые сорта клубники и гиацинтов. По ее заказу построили оранжерею, оборудование для которой выписали из самой Голландии. Иногда Устинья с утра до вечера проводила время в своей оранжерее, часто там и обедала. В доме — и московском, и подмосковном — в любое время года стояли букеты свежих, пахнущих сладкой печалью разноцветных гиацинтов и вазы с крупной клубникой. Николаю Петровичу завидовали многие из тех, с кем доводилось общаться по долгу службы. У большинства ответственных работников партийного и государственного аппарата нередко возникали проблемы с женами, ведущими праздный, а потому весьма легкомысленный образ жизни. Николай Петрович еще ни разу не пожалел о том, что соединил свою жизнь с Устиньей. Что касается Устиньи, она, кажется, тоже была всем довольна. Впрочем, это была уже не та Устинья…
В лето своего поступления в институт Маша на даче появлялась редко — поняла вдруг, что ей противопоказаны покой и размышления. Ее жизнь и спасение заключались в вечном движении. Как и жизнь ее кумира из далекой Америки.
В тот вечер Маша нашла Устинью в оранжерее с гиацинтами и сказала по-русски:
— Срочно требуется твоя помощь. Этот чувак, похоже, накурился какой-то гадости, и у него не все в порядке с мозгами. Я с трудом засунула его в машину. Идем скорее.
Устинья не без труда поднялась с маленькой скамеечки: она выкапывала луковицы ранних — так называемых римских — гиацинтов, которыми собиралась засадить полянку возле веранды. На Устинье были японские нейлоновые брюки в обтяжку модного в том сезоне цвета «электрик» и белая водолазка. Устинья сейчас показалась Маше очень похожей на Софи Лорен в одном из ее последних фильмов. В любое другое время Маша непременно сказала бы ей об этом — их с Устиньей по-прежнему связывали очень теплые отношения. Но сейчас ей было не до того.
— Кто, коречка? — спросила Устинья, вытирая руки о тряпку.
— Я не спросила, как его зовут. Он какой-то родственник Вики Пономаревой. Понимаешь, он надоел им до чертиков — то вены хотел себе перерезать, то из петли его вынули. Отец сказал: или он, или я. Ну а мать, ты знаешь, сама с большим комсомольским…
— Где он?
— В комнате для гостей. Скорей, его просто наизнанку выворачивает. И все время чушь какую-то порет…
Парень лежал на диване, широко раскинув руки и ноги, и крепко спал. Белая тенниска была в грязи и в каплях крови. В комнате воняло блевотиной.
Устинья подняла парню веки и увидела характерно расширенные зрачки. Но пульс оказался почти нормальным и дыхание довольно ровным.
— С ним все в порядке, — констатировала она. — Организм на этот раз справился сам. Пускай выспится, коречка. Красивый хлопец.
Она долго и внимательно смотрела на лежавшего перед ней парня.
— Он сногсшибательно пляшет рок, но только слабак — сразу выдохся, — сказала Маша. — Я сейчас переоденусь — кажется, он мне нижнюю юбку испачкал. Его так рвало по дороге…
Маша вышла, шурша нижней юбкой с целым ярусом оборок. Устинья осталась в комнате. Она включила торшер возле туалетного столика, погасила верхний свет и присела на стул рядом с диваном. Парень почмокал во сне губами и сказал: «Мама, прости…» Вдруг у него из носа хлынула кровь. Он тут же проснулся и вскочил на ноги.
Устинья схватила его за плечи.
— Вам нужно лежать. Нельзя вам вставать. О, щарт! — вырвалось у нее.
Ей удалось усадить его на диван и заставить лечь на подушку. Он почти не сопротивлялся, но и не проявлял желания повиноваться. Казалось, он был абсолютно безразличен к происходящему.
Устинья схватила со стола чистую полотняную салфетку и прижала к носу парня.
— Лежите. Вам нельзя вставать.