— Ну да, всякая плоть — трава. Так, кажется, сказано в Библии?
— Да, это так. Плоть завянет и умрет, а дух бессмертен.
— Бессмертие — это скучно. Прекрасно то, что непрочно и скоротечно. А потому я не хочу быть твоей женой.
Она спрыгнула со стога и побежала в сторону реки. Толя настиг ее почти сразу и схватил за обе руки.
— Но я все расскажу Диме, и он сам не захочет жить с тобой. Понимаешь, я не смогу смотреть ему в глаза, если не признаюсь во всем честно. Я попрошу у него прощения…
— Прощения? Святая простота. Неужели ты не понимаешь, что твои библейские правила давным-давно устарели? Что они беспощадно жестоки и очень наивны. Библия, если хочешь знать, раннее детство человечества, а в детстве мы все ужасные максималисты. Я тоже была максималисткой… — Маша положила голову на грудь Толе, он обнял ее и прошептал что-то ей на ухо.
— Но ведь плоть — трава! — воскликнула она и весело рассмеялась.
— Вся остальная, но не наша…
Он поднял ее на руки и понес назад, к стогу. Устинья поспешила спуститься к берегу. У нее разболелась голова.
Она легла на нос пустого баркаса и положила вдруг отяжелевшие ноги на лавку. Стало чуть легче. Над головой синело безоблачное небо. Лодку слегка покачивало на волнах, и это ее убаюкало. Она проснулась и сразу же увидела Машу, смотревшую на нее с нескрываемым удивлением.
— Ты откуда взялась? — спросила Маша. — И как сюда попала? Господи, я сначала так испугалась, когда увидела, что в нашей лодке кто-то лежит. Что ты здесь делаешь?
— Дима спит на твоей раскладушке — пьяный в дым. Он приехал, чтоб увезти тебя в Москву.
— Я сама уже подумываю об отъезде. — Она обернулась, увидела спускавшегося по тропинке Толю и сказала шепотом: — Это такая тяжелая — просто чугунная — любовь. Устинья, скажи, ведь жизнь все-таки игра, правда?
— Из меня оказался никудышный игрок, коречка. Но я сама в этом виновата.
— Ни в чем ты не виновата. Толя, слышишь, приехал Дима. Вот и закончилось наше недолгое приключение в романтическом стиле. Только не жалей ни о чем, ладно? И не проси у Бога прощения — мне кажется, ему на нас глубоко наплевать…
Задуманный Димой пикник на лоне природы удался на славу, и его душой была Маша. Она плясала возле разведенного над обрывом костра, пела, подливала в стаканы вино, дурачилась, жарила шашлыки, вытаскивала голыми руками из горячей золы печеную картошку. Мужчины, как ни странно, вели себя довольно дружелюбно по отношению друг к другу. Правда, Дима по своему обыкновению быстро напился и опять заснул на Машиной раскладушке, Толя тоже порядочно выпил, но его как будто не брал хмель. Нонна, которая принесла вяленой рыбы и вареных раков, поначалу очень смущалась, но потом включилась в общее веселье. Она не отрывала восхищенных глаз от Маши и все повторяла, обращаясь к Толе:
— Какая красивая. Я даже в кино никогда не видела таких красивых. Она ваша сестра, да?
Толя на ее вопрос не отвечал. Он часто подливал себе в стакан вино и залпом его выпивал. Устинья наблюдала за происходящим из кресла — Толя вынес его во двор с веранды и поставил на специально сколоченный им невысокий помост из досок. Она ничего не пила и не ела.
— Коречка, — сказала она Маше, принесшей ей большого вареного рака, — нужно отсюда уезжать. И чем скорее, тем лучше. Ты меня понимаешь?
— Можем хоть завтра уехать. — Маша вздохнула. — Устинья, почему так больно расставаться с мечтой?
— Твой отец тоже больше всего на свете боялся разочарованности. Но он всегда любил только себя…
— Я тоже очень люблю себя и не вижу в этом ничего противоестественного. А ты разве себя не любишь? — удивленно спрашивала Маша.
— Я себя ненавижу. Но очень любила в той мансарде под музыку Листа.
— Музыка — это сладкий обман. Поедем завтра, ладно? Я очень, очень соскучилась по Москве.
Калерия Кирилловна, выйдя из больницы, на следующий же день поспешила к Маше, однако подъезд ее дома был заколочен досками, а вокруг строители возводили высокий деревянный забор.
— Мне нужно в пятую квартиру, — обратилась она к толстому мужчине в ондатровой шапке, командовавшему рабочими.
— Где вы были раньше? Дом в аварийном состоянии, того и гляди рухнут перекрытия, — отвечал он, не спуская глаз с мужика в спецовке, вбивавшего молотом в асфальт кол.
— Я была в больнице, — сказала Калерия Кирилловна. — Мне нужно взять кое-какие вещички.