Калерия Кирилловна медленно повесила трубку на рычаг и призадумалась. Что-то здесь не так. Машин голос она, слава Богу, узнает всегда. К тому же Маша никогда не говорит «але», а всегда «вас слушают». Да и голос у нее последнее время стал низким, почти хриплым, а у этой женщины он высокий и очень чистый. Она вдруг сорвалась с места и кинулась к подъезду напротив. Вахтер курил, стоя под деревом, и не спускал глаз с вверенных ему дверей. Но Калерия Кирилловна сумела его перехитрить. Она следила из-за куста сирени сбоку от подъезда за каждым его движением, как следит из засады кошка за безмятежно распевающей на ветке птичкой. Когда он отвернулся на мгновение, чтобы загасить в земле окурок, шмыгнула в подъезд, умудрившись бесшумно прикрыть за собой дверь. Лифт, по счастью, оказался на первом этаже.
У нее дрожала рука, и она не сразу попала пальцем в кнопку звонка, а, попав, отдернула ее так, словно от кнопки било током.
Дверь открылась почти в тот же момент. На пороге стояла та самая женщина с модной стрижкой светло-русых волос. Она была в темно-синем костюме и туфлях на каблуках. Похоже, она куда-то собралась.
— Мне нужна Марья Сергеевна Соломина, в девичестве Богданова, — сказала Калерия Кирилловна и смело шагнула в глубь прихожей. — Мне сказали, она дома.
Женщина в синем костюме смотрела на Калерию Кирилловну круглыми от ужаса глазами. Казалось, она вот-вот закричит, и Калерия Кирилловна, решив, что женщина приняла ее за воровку или какую-то аферистку, вытащила из сумки паспорт и сказала, протягивая его женщине:
— Я ее тетя, родная сестра ее матери. Куда вы дели мою племянницу?
Женщина вдруг выскочила за дверь и бросилась по лестнице. Калерия Кирилловна подошла к перилам и стала смотреть вниз.
Женщина была между вторым и третьим этажами. Ее каблуки стучали так громко, что у Калерии Кирилловны разболелась голова. Она открыла дверь все еще стоявшего на пятом этаже лифта, нажала на кнопку с цифрой «1» и, когда кабина остановилась на нужном этаже, быстро распахнула дверцу.
Женщина была у самого основания лестницы. Она обернулась на стук лифта, увидела Калерию Кирилловну и, дико вскрикнув, бросилась на улицу.
— Постойте, куда же вы! — Калерия Кирилловна бросилась за ней следом, ибо уже не могла остановиться. Они бежали по тротуару примерно в пяти метрах друг от друга, причем это расстояние с каждым шагом сокращалось — женщина, по всей вероятности, устала. Вдруг она метнулась вправо, послышался глухой стук, звон разбитого с стекла и визг тормозов. Все эти звуки, как казалось Калерии Кирилловне, раздались одновременно. Наступила тишина. Калерия Кирилловна повернула голову и увидела женщину в синем костюме. Она лежала на асфальте, широко раскинув руки и ноги и не мигая смотрела в небо. Калерия Кирилловна невольно отметила, что женщина очень красива.
После родов Маша провалялась больше месяца в больнице. Ее навещали все, кроме, разумеется, Устиньи. Ян был в очередном плаванье — а его-то ей больше всех и не хватало. Что касается Устиньи, то Николай Петрович сказал дочери, что «маму забрали в больницу с острым воспалением желчного пузыря и прооперировали на предмет камней».
Как ни странно, Маша поверила. Впрочем, в тот момент она была в таком состоянии, когда, чтобы выжить, цепляешься за любую ложь.
— Папа, не переживай — все будет хорошо, — говорила она осунувшемуся и постаревшему Николаю Петровичу. — Почему у тебя дрожат руки? Ты, наверное, не высыпаешься. Папочка, милый папочка, береги себя…
В Машиных глазах блестели слезы, и Николай Петрович, выйдя от нее, минут пять рыдал в туалете. Но он обязан был держаться. Он приходил к ней каждый день — в этих визитах он нуждался еще больше, чем Маша, — каждый день сообщал, глядя куда-то в окно, что Устинье наконец разрешили вставать, что скоро она сможет подойти к телефону и позвонить Маше.
— Разве у нее в палате нет телефона? — удивилась Маша.
— Нет. Понимаешь, в послеоперационных палатах телефоны, как правило, не ставят, — нашелся Николай Петрович.
— Это правильно. Но пусть она хотя бы напишет мне записку. Я вот написала ей целое письмо. Только не забудь передать, ладно?
Она протянула Николаю Петровичу конверт, который он поспешно засунул в карман пиджака.
— Скоро приедет твой муж. Теперь, когда… — Николай Петрович хотел сказать «ее больше нет», но вовремя спохватился и ловко выкрутился: — у вас родился сын, я думаю; он, наконец, остепенится.
— Он устраивает меня таким, какой есть, — тихо сказала Маша. — Я ведь тоже не подарок. Дима наверняка чувствует, что я его не люблю. Он чуткий.