— Докладаю, — ушедший было домовой вырос из пола, красуясь новеньким головным убором. — Ястреб встал, но летать не может, оттого страшно расстроен и клюет бруснику с вашего подоконника.
— Кощея споили, — спокойно констатировал ректор. Слишком спокойно.
— Зря ты сомневался, — хозяйка деканата довольно отсалютовала чашкой и махом ее допила. — Что-нибудь еще?
— Драка. Маленькая, — уточнил Никифор, заглядывая в блокнот. — Размахнись рука, раззудись плечо, волосы долой, зубы отрастут.
— Девчонки что-то не поделили?
— Нет, турнир в честь прекрасной дамы.
Преподавательница потянулась к тревожному амулету, вшитому в наруч, но была остановлена взглядом ректора.
— Пусть побалуются. Кто дерется-то?
— Дык пан Тристан с паночкой Фридой.
— Что? — хором переспросили преподаватели.
Драка между эльфийским принцем и богиней любви за честь прекрасной дамы? Что за ерунда?
— Там сетуевина вышла, — домовой поковырял лаптем пол. — Пан эльф дюже не сдержан на язык, сказал, де, что паночка богиня — мамка. Пантелеймон уж слушал-слушал, а так и не вызнал, что за материнство такое, но слово в слово запомнил. Брякнул принц, мол, паночка Фрида верховодит своими девочками и барыши за это немалые имеет, и в ее честь дома публичные строят. Мол, вся любовь в «оси икс» заканчивается, кто б только знал, что это такое.
— И?
— Ну и вступились за даму юноши разом. И быть бы фею битым мужицкими кулаками, коли б сама паночка за нагайку не взялась.
— С медовухи на мадеру перешла, — понятливо кивнул мужчина.
— Ага. Не стерпела слов оскорбительных, сама за свою честь физиономию править обидчику решилась. Уж на что тоненькая, как тростиночка, а рука твердая. И вот что странно, паны: уж как ни уворачивался фей, как ни колдовал, всё одно промазывал, как из пушки по зайцам. А ведь фейские чары прицельной наводкой даже по комарам палить могут.
— Поразительное невезение, — единогласно решили все, разом успокоившись. Сами разберутся, а накостыляют пару раз зазнавшемуся выскочке — здоровее будет.
— Что там с Ягой и мойрами?
— Девицы греческие кокетничают, рабочими инструментами меряются, тосты красивые говорят да комплименты слушают. Паненка Яга тоже не отстает, с лесным духом в уголке шушукается, кабы не шуры-муры у нас в образовательном учреждении завелись. Шугануть их, что ли?
— Не стоит, пусть знакомятся. Странно, я ждал большей активности от Ядвигиной внучки. Зря, выходит, ее бабушка на уши всех поставила, требовала пригляда особого и внимательности.
— Я уже лет шестьдесят с младой Ягой не встречалась, а то и больше. Аккурат перед шестьдесят первым годом виделись с Ядвигой на Байконуре, так егоза за юбку бабкину держалась, отлипнуть боялась.
— Гиперопека, — посетовал ректор. — Вредит молодым умам, но нам только польза, меньше хлопот и головной боли. Ты, может, и не застала, а я Янину в юности хорошо помню, ни минуты на месте не сидела.
Внезапно чашки, стоящие на столе, легонько затряслись, разразившись дребезжанием чайных ложечек о блюдца. Здание академии задрожало, будто в страхе, осыпавшись штукатуркой в особо непрочных местах. Поспешно извинившись, домовой отдал честь, приложив руку к строительной каске, и исчез, бормоча про эвакуационный план и хулиганство.
— Сыростью пахнет, — многозначительно протянула женщина, перехватив прыгающую вазочку с мороженым.
— Тьфу, — ректор от души сплюнул на пол блестящие кусочки, затесавшиеся в мороженом, отправленном в рот. — Чуть зубы не сломал!
— Иннокентия бы удар хватил за такую расточительность. Если в твоем рту оказывается золото, сплевывать его — последнее дело. На новые зубы пустишь.
— Силен твой племянничек, ничего не скажешь. Только золотую ложку во рту хотелось бы иметь не буквально, — драгоценный столовый прибор вернулся на стол, стремительно покрывающийся золотом.
— Двоюродный племянник. Сколько же он выпил? — декан озадачено сцепила руки. Пусть и дальняя, но родня, к тому же, молодая и перспективная.
— Дурням все нипочём. Сама знаешь, гипертимным нет покоя, не нальют — так он сам перегонит и угощать начнет.