Гуль Роман
Ягода
Роман Гуль
ЯГОДА
(Сохранена орфография тех лет)
По смерти Менжинского начальником тайной коммунистической полиции стал Г. Г. Ягода. Coвременной Россией правят, в сущности, два человека: диктатор Сталин и его министр полиции Ягода. В этом нет преувеличения. Оба с некоторой оговоркой напоминают фигуры Наполеона и Фуше. Оговорка же та, что, как азиат, Сталин является каррикатурой на Наполеона, так и Ягода - каррикатура на Фуше.
Но Сталину посвящаются монографии, а Ягода остается в полной тени. Цивилизованный мир даже не знает эту первостепенную фигуру Кремля, главную опору коммунистической диктатуры. А она заслуживает внимания.
Прежде всего, Ягода кровав так, как никто из чекистов. По своей кровавости он, конечно, во сто крат превзошел Жозефа Фуше: по моральной низости Ягода с ним спорит; но по интеллектуальному уровню Ягода годится разве что в лакеи знаменитому якобинцу, "победителю" императора Наполеона и министру Людовика XVIII-гo.
Взаимоотношения Сталина и Ягоды составят когда-нибудь интереснейшую главу в закулисной истории российской революции. Говорят, Ягода ненавидит Сталина и дрожит перед ним так же, как дрожал и ненавидел Наполеона Фуше. Но Ягода, конечно, никогда не "победит" Сталина, даже если у Сталина будет свое Ватерлоо. Этот вышедший из темноты чекистских подвалов, залитый кровью человек слишком ничтожен, чтобы играть самостоятельную роль. Именно поэтому и Сталин никогда не уничтожит Ягоду.
Размеры власти Ягоды безграничны. Это хорошо знают граждане СССР, на горле которых лежит рука министра коммунистической полиции; и еще лучше эту власть знают коммунисты, на горле которых лежит та же густо-испачканная кровью рука Ягоды.
Кто ж он, этот кремлевский вельможа? Откуда пришел к креслу Министра полиции? Где разыскала большевистская революция для своего паноптикума эту фигуру с изжелта-мертвенно-бледным лицом, с обрывком усов над губой и тупыми сумасшедшими глазами?
Как когда-то возводимым в дворянство сановникам составлялись гербы и писались родословные в рисованными генеалогическими древами, так и теперь Коммунистическим вельможам кремлевские биографы сочиняют "славные революционные" биографии.
Сочинили, конечно, и для Ягоды. Но для обер-чекиста революционную биографию сочинять, вероятно, было трудновато, ибо до октября у Ягоды, не только уж "революционной", но вообще никакой биографии не было.
Его, вероятно, не замечала даже собственная квартирная хозяйка. Зато октябрь из этого ничтожества сделал - министра коммунистической республики.
Но постараемся, хотя бы несколько проредить биографический туман вокруг Ягоды. Его настоящая фамилия - Ягуда. А полное имя всесильного министра тайной полиции - Генрих Григорьевич. По национальности он еврей. По основной специальности - фармацевт. Родился в 1890 году в небольшом местечке Царства Польского, в бедной семье; был единственным сыном среди многих дочерей; но в то время, как сестры будущего чекиста кое-как пробивались, учась на медные гроши в столицах, любимый сын Генрих ни к какому учению не был способен.
Это был тупой, мрачный неудачник, о каких еврейская пословица говорит: "Возьмись они торговать шляпами, люди с этого дня станут рождаться без голов, задумай они продавать сапоги, люди станут рождаться без ног". И родители Ягоды радостно вздохнули, когда будущий "министр" правдами и неправдами выдержал экзамен на звание "аптекарского ученика" и поступил в небольшую нижегородскую аптеку.
Ничего характерного не было в фармацевте Ягоде. Ни расторопен, ни ленив, ни умен, ни глуп; катал пилюли, составлял капли, готовил лекарства приходившим больным; самый заурядный "мелкий человечек", в белом халате фармацевт маленькой аптеки.
Зато в душе этого мелкого человечка, знавшие его отмечают такие черты: фармацевт был хитер, необычайно зверино-озлоблен и, как неудачник, ко всему патологически-завистлив. Юного Ягоду в состояние болезненного раздражения могла привести любая чужая хорошая вещь: пестрый галстук, желтые ботинки, дорогие запонки. Вероятно, в начале 900-х годов в Нижнем Новгороде именно эта черта и толкнула фармацевта в революционное подполье.
В те годы в Нижнем была большевицкая ячейка во главе с небезизвестным, будущим председателем ВЦИК, Яковом Свердловым. Вот в орбиту Свердлова и ввернулся снедаемый злобной завистью ко всему в мире, фармацевт небольшой аптеки, будущий министр полиции Ягода. Свердлов крестил его первым революционным крещением.
Днем, незаметный, неприятного вида, желчный фармацевт месил в фарфоровых чашках людям мази, рассыпал по бумажкам порошки, а по вечерам бегал на конспиративную квартиру. Но и в Свердлове этот прикидывающийся услужливым и преданным, юноша ничего кроме раздражения не вызывал: - он был негоден во всем, что Свердлов ему не поручал; к тому ж фармацевт страдал полным отсутствием пафоса, он был необычайно труслив.
Откуда ж, собственно, и взяться пафосу? Ягода пошел в революцию не как Софья Перовская, жертвуя собой для русского народа. Фармацевт вышел на борьбу за галстуки, за желтые ботинки, за запонки, за ту самую жизнь, которую он видел краем глаза и в Нижнем-Новгороде, но не на грязной конспиративной квартире, а у примечательного революционера и тогдашнего "властителя дум", у писателя Максима Горького.
В квартиру Горького "юноша для конспиративных поручений" Ягода перебежал от Свердлова. Никакой восторженности в хитром, жестком, завистливом юноше не бывало от природы, но, конечно, и Ягода делал вид, что зачарован "мощью духа" автора "Буревестника".
Через много лет судьба омерзительно улыбнулась над мировым писателем Горьким. Впавший на старости в болезненный маразм, слезоточивость и полное безволие, автор "Песни о соколе" попал в полную зависимость от когда-то обивавшего его пороги хитрого фармацевта, ставшего сталинским "министром". Фармацевт тонко прибрал к рукам "властителя дум", предложив выкинуть из головы былые глупости о "Соколах" и "Буревестниках", а взамен этого восторженно писать о коммунистических концентрационных лагерях. И старик Горький этот заказ, увы, выполнил.
Хваткость, хитрость, злобность, вседозволенность, услужничество, наушничество и кровь, кровь без конца, вот что вывело в "министры" фармацевта Ягоду. Он не бравурен, не бурен, как Дзержинский, он не тонок, не изощрен, как Менжинский, он некультурен, связно произнести не умеет двух слов; его никто нигде не видит и он нигде не выступает. Зато именно на нем за концентрационные лагеря, за карательные экспедиции, за всяческие "Беломорстрои", сосредоточилась вся ненависть страны.