Во-вторых, содержание трактатов и идеи Бёме намного превосходили по глубине и объему анти-католический пафос произведений и речений Лютера. С озвучиванием смыслов лютеровской Реформации большевики еще могли смириться (учитывая их планы превзойти конкурентный протестантский Запад по уровню производительности труда), с эзотериком же, смотревшим сквозь эпохи (и даже, наверняка, не заметившим бы самих красных комиссаров, живи он в «их» время), они считаться не были способны.
Была и сохраняется также и объективная трудность в постижении текстов Бёме. Согласно позиции П. Резвых, специфика сочинений Бёме определяется тем, что их автор использует три взаимосвязанных способа отображения реальности: описание, структурное моделирование и фигуративное воспроизведение в синкретических символах (как визуальных, так и вербальных — к последним следует отнести многочисленные неологизмы и этимологизации). Тесное сращение наррации и экспрессии, а также постоянное взаимодействие вербального и визуального аспектов текста составляют главное препятствие на пути к последовательной их интерпретации… В трудах о Бёме стало общим местом указание на укорененность его высказываний в мистическом опыте, вне отнесенности к которому [его] мистические прозрения… вообще не могут быть освоены (именно поэтому многие исследователи подчеркивали принципиальную органичность изобретенного Бёме синкретического языка и протестовали против искусственного упорядочения, философизации и концептуализации его запутанных построений) [57; 58].
В результате осмыслением творений Бёме в Советском Союзе занимались исключительно гениальные маргиналы типа Е. Головина (1938–2010) и А. Дугина, всю жизнь занимавшие «ортогональные» позиции по отношению к принятой здесь идейно-идеологической иерархии. Многое они сделать успели (популяризовав среди столичной интеллектуальной элиты смысл творчества Рене Генона и того же Бёме), кое-что осуществили параллельно им (когда это стало «можно», т. е. в эпоху М. Горбачёва) другие любители и популяризаторы безнаказанного массового просвещения.
В итоге сложилась такая ситуация, когда вменяемый неофит может узнать о сути творчества Бёме только из совершенно различных источников. Что-то (далеко не худшее) из творчества Головина [31], нечто — из стандартных курсов истории философии (по Гегелю [27], Фейербаху [63] или Бердяеву [17–20]), кое-что — из не слишком многочисленных (и вполне совпадающих по смыслу) словарных статей [25; 47].
Пора бы предложить читателям также и монографию-хрестоматию, должную пробудить дальнейший исследовательский интерес к этому «доисторическому» немцу. Особую сложность в реконструкциях такого рода несет неадекватность наличных переводов текстов Бёме (на это обстоятельство впервые акцентировано обратил внимание Головин). Тем не менее, уже сама процедура сведения существующей информации о Бёме в некую систему создает прецедент гипертекста: его мысли начинают разворачиваться в диапазоне всей вербально-семантической палитры, особенно завораживая нас в контексте осмысления того патриархально-реакционного исторического контекста, на фоне которого творил свои произведения гениальный немец.
БИОГРАФИЯ. СУДЬБЫ ИДЕЙ [24; 25; 73; 74]
Когда воля твердо идет вперед, то это есть вера.
Я беру Небо в свидетели, что делаю лишь то, что должен делать, ибо дух побуждает меня к этому, ибо я полностью пленен им и не могу от него защититься; таков я буду и впредь, чтобы мне ни пришлось в связи с этим пережить.
Я читал много сочинений великих мастеров.
Сапожник Бёме был большим философом, тогда как многие именитые философы — лишь большими сапожниками.
Знаменитый немецкий теософ, гностик, мистик и визионер Якоб (Иаков) БЁМЕ или Бём (Bòhme, Bôhm) появился на свет 8 марта (или 24 апреля) 1575 г. Умер 17 (по некоторым источникам — 18 или 24) ноября 1624 г.
Родился (по одним данным) в бедной крестьянской семье в селе Альт-Зайденберг (примерно в двух милях от г. Гёрлица в Саксонии; ныне Завидув, Польша). По иной версии, отец мальчика был служителем церкви.
Был прозван благодарными современниками и потомками «philosophus teutonicus» («тевтонский философ»). Собственно сам мистицизм нередко именовался тогда «тевтонской или немецкой философией». Оппоненты квалифицировали Бёме «sartor antichristus» («сапожник-антихрист»).