Надо заметить: в этом многообразии чувствуется тенденция низведения человека к животному состоянию, иначе говоря, к восстановлению разорванной монотеизмом единой цепи бытия. Если Homo sapiens — тип человека религиозного либо рационально-гуманного, то Homo naturalis включает много разновидностей человека естественного, начиная с доброго дикаря Руссо и кончая хищным зверем, сошедшим с ума от своего так называемого Духа (Т. Лессинг), или инфантильной обезьяной с нарушенной внутренней секрецией (Л. Болк).
Трансцендентность Бога спровоцировала умышленный интерес к наукам о природе и породила научную объективность, то есть принцип спокойного, холодного исследования вне категорий добра и зла. В XVIII в. естествоиспытатели полагали: да, Творец создал мир, но перестал вмешиваться в его дела. Эволюционисты XIX в. учитывали Бога как центральное неизвестное, направляющее природный процесс к неведомой, но благой цели. Человек еще расценивался достаточно высоко, зоологи еще не могли избавиться от антропоморфных мотивов в трактовке поведения животных. Но после шока, вызванного Происхождением видов Дарвина и романом Золя Человек-зверь, ориентация изменилась. Этнографы, биологи, писатели стали находить все больше общего в поведении, привычках, социальном укладе людей и животных…
Заинтересованные наблюдатели и ученые-энтомологи пришли к следующему выводу: сходная телесная морфология ни в коем случае не служит доказательством социальной и психологической близости — к примеру, сообщества львов, слонов и даже обезьян почти ничем не напоминают человеческие, а ведь все — позвоночные млекопитающие. Вернее сказать, сейчас не напоминают, так как львы и слоны образуют нечто вроде патриархально-монархических групп. В этом плане следует предположить социальное падение белых людей до уровня матриархально-демократического…
Специалисты-энтомологи зачастую не могут удержаться от сравнения двух цивилизаций: Допуская безусловную недостаточность наших знаний о термитах и муравьях, нельзя все же не сравнить их жизнь с нашей. Здания, агломераты городов все более напоминают ульи, термитники, муравейники. Мы стремимся к такой же дисциплине и организации труда. Правда, среди термитов и муравьев попадаются пьяницы и лодыри, но общество их быстро «перевоспитывает» или уничтожает…
Согласно Якобу Бёме, потомки Адама в процессе падения теряют человеческий облик, все более напоминая, физически и психически, различных представителей животного царства: Люди-жабы, люди-крысы, люди-пауки, сколько их вокруг! И станут люди холоднее жаб и хитрее пауков. И далее у Бёме пассаж, более понятный сейчас, нежели в XVII в.: И обретет человек муравьиный лик и скажет: нет бога и богов, а есть соломинка на спине. И хорошо бы нагрузить этой соломинкой чужую спину… [31].
Бёме вполне современен и в XXI в.: язык символов универсален и идеально пригоден для самых впечатляющих интерпретаций и истолкований. Тем более, что — действительно — его прозрения предостерегают от печально-неизбывного удела человечества в перспективе даже не ближайших веков, а тысячелетий.
БЁМЕ И ТРАДИЦИИ ТЕОСОФИИ
Если вселится в человеческую волю Бог, она хочет и шествует, как хочет Бог. Если вселится сатана, она желает и шествует, как хочет сатана, и не от ее решения зависит, к какому обитателю идти или кого из них искать, но сами эти обитатели спорят за обладание и владение ею.
Все сословия исходят из одного источника; откуда же могло явиться в Царстве Христа благородное сословие и крепостное? Где начало тому? В гордости и своеволии.
Хотя божественное сверхприродное познание исходит от Бога, но оно осуществляется не без человека, а в человеке, с человеком, из него и благодаря ему.
Теософия как версия эзотерического знания Нового времени. Служители и адепты Храма Науки, обещавшие планете в конце XIX в. избавление от всех бед (как материальных, так и социально-духовных), оказались не способны достичь этой цели: слишком сложной оказалась эта задача, не могущая быть разрешенной столь ограниченными средствами. Наука в своих наиболее амбициозных формах превратилась в собственную противоположность: