Что же теперь?
Обдумывать, рассчитывать: делать или не делать; если делать, то как; и сейчас или подождать; и тому подобное?..
Оба варианта развития событий — давление на него либо на Герасима — были вполне равноценны для Валеры. Опасения за себя были ему не свойственны; от сочувствия Герасиму он был теперь избавлен; о модели беспокоиться нечего — ею занимаются и в других местах: Снегирев, например. Таким образом, любой из вариантов оказывался для Валеры вполне безразличен, вполне приемлем.
И оба вместе — неприемлемы совершенно. То, что варианты эти существовали, самый факт наличия в жизни, в его жизни, этих возможностей, и то, что он знал об их существовании, плюс то, что он их обдумывал непроизвольно, — они влезли в его жизнь, вобрались в его голову и торчали там колом, нельзя от них избавиться, — все это было оскорбительно, непереносимо.
Такова была новая ситуация, в которой оказался Валера, таковы были новые правила игры в команде, которой он принадлежал; таков был момент, когда он осознал их.
В этой среде Валера не мог существовать, здесь не находилось для него экологической ниши.
Жить среди таких возможностей и по таким правилам, строить такие расчеты и учитывать такие обстоятельства, входить в такие отношения и участвовать в таких событиях? Он мог быть резким, настойчивым, предприимчивым, всегда добивался своего; не колеблясь вступал в борьбу; но к комбинациям не мог иметь отношения. Вероятно, у него и получилось бы. Но близко подходить к этому не хотел!
Он, выясняется, и сам должен рассуждать, как тактик? Поступать, как тактик? Тактики не входят в число людей, которым можно подавать руку.
Зараза, значит, распространялась… И подползала уже к нему… Обследовал себя тщательно, придирчиво, мнительно: здоров ли? Он оказался в очаге эпидемии…
Обсудил все это с собой и принял решение.
Что же, настало такое время, наступила такая ситуация, когда быть далее в институте сделалось немыслимо, невозможно. Все изменилось; ничто более не привлекало его там, да и чувствовал он, что просто не совмещается, отторгается он от создавшейся теперь обстановки, не вписывается в новую систему отношений, критериев, правил… Понял Якова Фомича, — его уход представился Валере теперь естественным и неизбежным; чем для Якова Фомича послужил Вдовин, тем для Валеры стал переменившийся Герасим.
Получив очередное предложение — не отказался, как обычно; пока не оформляя своего увольнения из института, начал, по договоренности, работы на реакторе по другой тематике.
Так пошла теперь его кривая.
И вот он сидит здесь, перед Герасимом…
Расчеты по модели не выкинул, не забросил; на досуге, которого теперь у него оказалось много, продолжал копать — сперва помаленьку, потом увлекся и взял обычный для себя темп. Другими словами — это начало составлять содержание его жизни. Использовал все свои данные, включил то, что было ему доступно из результатов Надин; развил расчеты, увязал их с морисоновским уравнением, с публикациями Герасима, с теорией Снегирева; получилось интересно. Точнее: стало ясно, какие нужно внести коррективы, чтобы выйти наконец к самой модели.
Когда работа была закончена, встал вопрос: а что с этим делать дальше?..
Поиски модели, как и все другое в такой деятельности, складывались из усилий многих людей. Никто не мог бы этого в одиночку… Многочисленным усилиям, которые рождали большое Дело, надлежало быть совместными и согласованными. Но каждая идея продолжала возникать в индивидуальном мышлении, в одной, так сказать, отдельно взятой голове…
О Герасиме, как ни странно, думал часто. Хотя видеться совсем перестали, — Валера не появлялся в институте.
Что-то в нем было, в Герасиме… В том, как шел он к своим целям — модели и этой самой очистке… Все в нем притягивало, что помогало ему справиться с рогатками и избегать липких бумажек, пока удавалось ему справляться и избегать; а когда пасовал, упирался в рогатки и садился на липкие бумажки, — это происходило так, что тоже, непонятно уж что и как, продолжало что-то непостижимым образом притягивать… От него можно было отказаться, повернуться к нему спиной, но нельзя было преодолеть эту силу гравитации, выйти из ее поля — и затылком ее ощущаешь. Тяготение! И еще — жаль становилось, этой силы, источника этой мощной гравитации, — на что она уходит, расходуется, тратится; и возникало сочувствие к Герасиму…
Уже зная, как поступит, Валера начал складывать сделанное в отчет.
В образцовый привел порядок… Как, пожалуй, никогда прежде.
Все, что указывало на необходимые коррективы, что могло избавить Герасима от ошибок и тупиков и сократить ему путь к модели, — особо выделил, подчеркнул.