Так что же?..
Вдруг улыбнулся. Наклонился. Что, что?.. Склонился еще ниже.
У носков его ботинок, на поверхности воды, посреди едва заметных пузырьков — проплывал комар. Сибирский реактор!..
Герасим выпрямился. Шагнул вдоль перил. Отыскал глазами Грача.
Поднял руку и обнаружил, что держит в ней Валерин отчет.
Махнул Грачу отчетом, крикнул:
— Полетишь со мной!
Убрать, все убрать!
Выбросить, повторяла Ольга, спрятать, отослать ему — как угодно. Только чтобы не видеть, чтоб не попадалось на глаза… никогда больше…
Затеяла навести порядок! Думала, это занятие, женское, обыкновенное, привычное, поможет ей успокоиться, вернуть себе форму; думала: все по местам, все как следует, на все блеск — и начну новую жизнь.
Затеяла!.. Думала!..
Ее квартира предавала ее.
Нельзя было сделать шагу! Повсюду Ольга натыкалась на что-нибудь.
Пока жила будто в оцепенении, не видя ничего вокруг, ни на что не обращая внимания, предоставляя квартире зарастать пылью — все это находилось где-то вовне, за границами ее восприятия, словно не существовало. Теперь заговорило, закричало, замахало из каждого угла! Смотрело на нее во все глаза! Звало! Притягивало! И не отпускало!
Убрать, все убрать. Выбросить, спрятать, отослать.
Как обрадовались! Обступили! Хоровод водят! Не выпускают! Думают, не сможет вырваться!
Все, с чём она запретила себе встречаться, о чем запретила вспоминать, что видеть запретила себе…
Открыла окна, чтобы сквозняк.
Пошла по квартире.
Собирала.
Шагу не ступишь!
Книга на полке, которой раньше не было…
Книга на столе, ее старая книга, она была и до него; почему не на месте? Его закладка… еще одна… Что он там отмечал?.. Нет, нет, этого только недоставало…
Его карандаш, она никогда такими не пишет… Покатился, упал! Это к чему?.. Нет, нет…
Хватит.
Приготовила на вечер новые простыни, которые ни разу, еще не стелила. Сменила наволочку… Ну сколько еще будет она ложиться головой в другую сторону?.. Нет, нет… Надо кончать со всем этим…
Сбежала в кухню.
Кедровая ветка в бутылке от вина…
Сахар в сахарнице — комочками, бруснику ему прямо туда насыпала, кормила с ложечки, смеялись оба…
На холодильнике сантиметр и бумажка, свитер собиралась вязать ему к зиме… Будто так не знала его размеры… Обнять лишний был повод…
Нет, нет, нет!
Хватит… Хватит…
Рванула ручку, как стоп-кран, распахнула дверцу. Его любимый сыр, с большими дырками; совсем высох… Курица, для него покупала…
Захлопнула холодильник. Выпрямилась.
Табуретки-то, ее табуретки, так и стоят друг напротив друга!..
Нет, нет… Бежать от всего этого…
В ванной Ольгу настиг халат… А полотенце его так и висело, скомканное, как всегда… На белом, мыле короткие волосы…
Бежать, бросить все! Кончить с этим…
Остановила себя на лестничной площадке.
Опомнись! Дура…
Заставила снова перешагнуть через, порог. Повернула ключ — закрыла себя. Вот так вот…
Привалилась, без сил, к двери.
Нет, хватит, хватит…
В какой день стало так трудно?
Вернулась — Герасим встретил ее в аэропорту, и она еще была с ним, но…
Все думала о нем; о нем и о себе, о них вместе. То, что они имели, было бесценно! И все же… Ждала еще — время пусть разрешит. Не верилось, что можно из-за чего-то расстаться. И вдруг спрашивала себя: а почему она верит, что смогут они это сберечь? И сразу было ей — как на вокзале, когда поезд вот-вот уже отойдет…
Не он! Не он! Ошибка!
Вся эта борьба с ним, вся эта борьба с собой — обессиливали Ольгу, опустошали, обескровливали.
Да, она еще была с ним; но не было уже сил для счастья, да не было и причин…
Он, конечно, ничего не замечал!
Доброту принимал за радость.
А она не могла больше… Не могла больше загонять вглубь, прятать от себя.
Последние разговоры…
Говорила ему: родной мой, если из твоей жизни снова уходит твое собственное, убегают цельность и доброта, вспомни наш Яконур зимним утром, сказки по телефону про Иванушку и Василису, вспомни звезды над ночным берегом; так мало — и уже целая жизнь… Говорила ему: давай условимся, что середины не будет; я начала уставать; пусть будет прекрасно или — ничего, и тогда — пусть поможет тебе обида на меня, и да продолжится так: пустая суета, современный деловой человек; только, пожалуйста, без меня; а все, что говорила тебе о тебе, останется в самых дальних моих кладовых… И еще говорила ему: прости меня.