Элэл рассеянно глядел перед собой: с высокой подушки смотрел поверх своих рук, сложенных на груди, поверх приподнимающих простыню, торчащих в разные стороны ступней, на заглаженную, безжизненную стену палаты.
Нянечка хлопотала, как всегда. Попробовал наблюдать за ней. Сразу устал… Закрыл глаза. Устал, от такой малости, на старенькую нянечку смотреть, тут же устал!.. Открыл глаза. Стена. Опять эта стена.
Закрыл глаза, открыл глаза… Единственное, что он может позволить себе!
Прежде чем уйти, нянечка остановилась, как обычно, в дверях.
— Помните, я по вашему голосу определила, что в вас жизнь есть?
Элэл посмотрел в ее немигающие, совсем светлые голубые глаза.
— Но низкий голос у вас, уж очень низкий…
Элэл отвел взгляд.
— Склонность у вас к тяжелым заболеваниям.
Вот стена, не за что уцепиться, заглажена, закрашена, чуть поднимешь взгляд повыше — он сразу соскальзывает…
— Ну ничего, вы молодой. Мы вас на ноги поставим!
Элэл сделал усилие над собой. Сказал:
— У вас свой метод диагностики.
— Да, — ответила нянечка.
Она еще задержалась в дверях; Элэл повернул к ней голову и понял, что она ждала этого. Нянечка улыбнулась ему, кивнула ободряюще; закрыла дверь.
Еще секунды две или три было слышно, как она идет, отдаляясь от него, по коридору… Элэл прислушивался. Вот — шаги, всего-навсего звук шагов… Неужели зависть? Элэл никогда не прислушивался к своим шагам. Теперь он думал о них. О звуке собственных шагов. Как о чем-то существующем отдельно от него. Нет, существовавшем… Были такие звуки, его, Элэл, шагов, ничего особенного, он их не слушал, не обращал на них внимания, значения им малейшего не придавал… Теперь вот их нет. Вовсе нет в природе. Шаги старенькой нянечки есть, а его — нет.
Что-то происходило уже не вовне его, не помимо; Элэл не заметил, когда внешнее проникло в него, не успел опомниться, как это оказалось в нем, внутри; теперь Элэл чувствовал: «это» проникает в него глубже, глубже… прикасается ко всему, что он берег… пробует то одно, то другое, будто выбирая, с чего начать… вот уже все сдвинуто с места.
Так-то вот, Яконур, Яконур…
Выдержит ли, останется ли неизменным то, что в нем? Или деформируется, заместится?
Лежит он и не знает, что дальше…
— Есть?
— Нет!
— Фаза?
— Нуль!
Герасим зашел за стойки для аппаратуры; щиты были сняты, монтажники сидели на ящиках, прозванивали концы.
— Сороковой!
— Есть сороковой.
— Сорок первый!
— Есть такой…
Вернулся, встал перед пультом.
Пока еще только пластиковые панели, размеченные и продырявленные…
— Ничего, теперь уже скоро, — сказал Грач.
Герасим улыбнулся ему.
Спросил у Капы, как дела.
— Нормально. Можно посветить. Пойдемте, покажу, как там сделали.
Дверь была из плотно пригнанных толстых досок, с массивной ручкой; оранжевый с красным знак на ней и все нужные надписи.
— Вот, пока не задействуют стальную дверь и автоматику. Дальше-то все равно лабиринт, так что опасности никакой. Лишь бы в камеру никого не занесло.
Капитолина порылась в кармане халата, достала ключ.
— Замок новый, надежный.
Открыла дверь, вошла; Герасим шагнул за ней. Грач шел следом. Узкий туннель повел их между бетонными выступами влево, потом вправо, опять влево.
Камера. Желтый свет ламп с потолка…
Герасим прикоснулся к стене, — краска высохла.
Подошел к колодцу, сдвинул стальной лист. Заглянул в воду.
Да, голубое сияние в черной глубине… Ровно светящееся собственным светом кольцо и сверкающие пылинки, как звезды… Кобальт — шестьдесят. Святой колодец, точно! Готовый метод очистки — для Яконура…
Положил лист на место.
Двинулись обратно.
— Я разлил эту комбинатовскую гадость по ампулам, — рассказывал Грач, — поставлю одну в центр, другие по радиусу внутри кольца и снаружи. Посмотрим эффект при разных дозах.
Вышли, Капа захлопнула дверь; Герасим перевел взгляд с замка на монтажников…