Хотя Петр Степанович и Степан Петрович внушили и без того не очень болтливой Лилечке помалкивать насчет машины, но слух по редакционным кабинетам тихо пополз.
Последним в "Восходе" обо всем узнал Илларион Кавалергардов. Впрочем, сам он считал, что узнал о чудесной машине одним из первых. Даже пересчитал тех, кто раньше его оказался осведомленным, и выходило, что он четвертый или пятый.
Случилось это так. Проведя в понедельник полдня в редакции, Илларион Варсанофьевич, пробежав приготовленную для него почту, тут же вызвал верную Лилечку, продиктовал необходимые распоряжения и, решительно ткнув указательным пальцем в голубой ковер, повелительно изрек:
- Этого, как его, Сковородникова, то бишь, как его, Чайникова, живо!
Лилечка быстро повернулась, чтобы исполнить приказание, но Кавалергардов остановил ее:
- Думаю, с ним придется того, как говорится, закругляться... Как там с почтой у него? - При этом вопросе он изобразил на лице гримасу крайнего неудовольствия, говорившую о том, что ему уже смертельно надоело с этим возиться.
- Рапортичка у вас на столе, - скромно ответила на это Лилечка.
Кавалергардов порылся в бумагах на столе и нашел нужный листок. Изучив его, он снял очки и, потрясая ими, осведомился:
- Что я вижу и что это должно значить? Случая не было, чтобы у него с почтой ажур. Каким образом?
- Машина! - почти выкрикнула Лилечка.
- Какая еще машина?! - возопил Кавалергардов.
- Это вам как следует смогут объяснить Петр Степанович и Степан Петрович.
- Ко мне их!
Заместители не заставили себя ждать. Путаясь и сбиваясь, Петр Степанович и Степан Петрович заверили, что они, как люди современные и несуеверные, существование интеллектуальной машины начисто отрицают, но какая-то машина все же есть, разобраться в этом без надлежащей технической подготовки не так просто, в своем докладе они больше всего упирали на то, что оба самым тщательным образом изучили содержание ответов Чайникова на отправленные рукописи и все их нашли на должном уровне.
Услышанное объяснение никак не удовлетворило Иллариона Варсанофьевича; бросая свирепый взгляд на своих заместителей, он прямо-таки вскричал:
- Так есть эта чертова машина или нет?!
- Есть! - сказал один заместитель.
- Есть! - повторил другой.
- Так что же это за машина? - продолжал свирепеть Кавалергардов.
Заместители переминались с ноги на ногу, вопросительно глядели друг на друга и молчали.
Илларион Варсанофьевич еще раз недобрым взглядом смерил своих заместителей, недовольно махнул рукой - мол, проваливайте с глаз моих, а себе под нос буркнул: "Вот помощничков бог дал, ни в чем нельзя положиться".
Оставшись один, он задумался, как же быть с Чайвиковым. Крепко задумался. Кавалергардову очень не хотелось отступать от своего первоначального намерения - ведь уже твердо решил уволить, как он считал, расхлябанного сотрудника, который до сих пор ничем себя не проявил да и подобострастия особенного не выказал. А с другой стороны, как он мог выказать? Какие у него для этого возможности? Место незавидное, работы навалом. Ну не справлялся, не справлялся, а теперь вот начал справляться. За что увольнять, придется нового искать? Впрочем, таких, кто желал бы под его, Кавалергардова, рукой работать, пруд пруди, только заикнись, набегут. Но неизвестно, кто подвернется. Чайников его по крайней мере, кажется, безвреден. Словом, с увольнением можно и не пороть горячку.
Но тут еще машина? Что за машина? Какая машина? Из сбивчивого доклада замов Илларион Варсанофьевич все же понял, что машина читает рукописи и даже определяет их достоинства! Конечно, это черт-те что. Выходит, человек тут как бы и ни при чем, вроде бы получается совершенно уж бездушное отношение. Но ведь современные электронные машины в секунды разделываются с самыми умопомрачительными задачами, читают тексты, переводят, играют в шахматы.
А теперь, значит, появилась еще более умная машина. Легче легкого взять и отмести с порога. Ты откажешься, а другие ухватятся. Обязательно ухватятся. Тогда каким дураком будешь выглядеть? Чего-чего, а дураком Кавалергардов выглядеть никогда и ни при каких обстоятельствах не хотел.
Не первый раз жизнь ставила перед ним головоломный вопрос. И он в этих случаях говорил себе: "Постарайся понять, а не поймешь, угадай нужное направление, заставь чутье работать. Чутье-то у тебя есть?"
Надо сказать, что чутье у Кавалергардова и в самом деле было замечательное. Он многого иной раз не понимал, но чувствовал нечто такое, чего другие уловить никак не могли. Любимое его выражение было в этих случаях - "ноздрей чую". Друзьям и подчиненным довольно часто приходилось слышать это. И не раз случалось, что "ноздря" Кавалергардова не подводила. И сейчас "ноздря" тянула его на заманчивый след.
Идя по этому следу, Илларион Варсанофьевич как бы раздвигал тьму или завесу на своем пути. При этом строго следуя логике, он рассуждал примерно так. Раз эта треклятая машина столь совершенна, что читает рукописи и даже определяет их достоинства, что само по себе любопытно и превосходно, то этим, надо полагать, ее возможности не исчерпываются, она способна, должно быть, и на большее. И что из этого следует?
Тут Кавалергардов с горечью отметил, что "ноздря" ему не помощница. Во всем требовалось копать, так сказать, до самого донышка, до сокровенного существа, чтоб все уж было как на ладони. А как прикажете копать? Вот в чем загвоздка. "Думай, Илларион, думай", - подхлестывал себя Кавалергардов.
Илларион Варсанофьевич опять задумался, крепко задумался. То есть какое-то время он ни о чем не думал. Сидел, опустив свою крупную буйную голову на могучий кулак. Под черепной коробкой бегали, опережая друг друга, разные мысли. Их следовало собрать в фокусе, привести в некое единство и направить к нужной цели. Но мысли никак не собирались, не подчинялись его воле.
Кавалергардов подождал какое-то время, не соберутся ли мысли и не начнут ли сосредоточиваться на нужном направлении. Не дождавшись этого, он начал полушепотом рассуждать: "Так, значит, машина читает рукописи, определяет их достоинства и, как сболтнул то ли Степан Петрович, то ли Петр Степанович, впрочем, какая разница, хоть Черт Иванович, может распознать даже гения. Даже гения!" - мысленно повторил и внутренне ахнул Илларион Варсанофьевич. Вдумался и внезапно зябко передернул плечами от внутреннего страха. Может, против этого надо протестовать? Возмущаться? Может, с этим следует бороться?
Но тут же сам себя осадил: "Не торопись, Илларион. С этой кибернетикой уже боролись, а победила она. С морганистами-менделистами тоже боролись - и еще как боролись! - а что вышло? То-то. История учит нас, дураков, аккуратности, тонкому обхождению и пониманию. Прежде всего пониманию".
А понять было трудно, ох как трудно. Кавалергардов грустно улыбнулся сам себе и еще раз поразился, даже восхитился: до чего же физики-химики доскакали! До самой лирики добрались. Колоссально! И еще раз, можно сказать, к о л о с с а л ь н о!!! Само по себе, так сказать, колоссально, даже вне зависимости от результатов.
И все же куда важнее, пожалуй, все то, что отсюда проистекает. А проистекает отсюда, по крайней мере, если судить с узко практической точки зрения, применительно хотя бы к себе, вот что. В редакторской деятельности то и дело приходится бороться с сомнениями, начиная от пустяковых, вроде того: хорошо - плохо, только манерно или по-настоящему талантливо, действительно свежо и остро или всего-навсего ловкая имитация этой остроты и свежести?