Он понимает, что надо бы уступить, как-то успокоить зареванную первокурсницу, может быть, даже поцеловать. Но слезы всегда приводят его в бешенство. Он видел сухие глаза женщин, когда у них отнимали самое дорогое, видел, как они молча переносили самые тяжкие унижения. Настоящие люди не дают так легко волю своим чувствам. Он не верит этим слезам.
Кристап оборачивается, решительно выходит из мастерской и, как бы указывая дорогу Аусме, оставляет дверь полуоткрытой.
А потом целых полгода жалеет о своем поступке, потому что никак не может забыть ее глаза.
Кристап хотел было закончить рассказ остроумным пассажем, изобразив в комичном свете выпускной вечер, на котором их пути перекрестились. Но в последний миг одумался. Стоит ли? Этот отрезок жизни Аусма знала так же хорошо, как и он. Ибо с тех пор они больше не разлучались. Теперь у него не осталось от нее секретов и неизвестно, появятся ли они вновь.
Тишина затягивалась. Аусма боялась заговорить — не хотелось нарушать атмосферу сердечности.
Кристап поднялся, придирчивым взглядом окинул набросок портрета, отодрал его от штатива, скомкал и бросил в урну для бумаг.
— Не так-то это просто, как вам, братьям графикам, кажется.
— Слышу знакомый мотив: единственные правдивые художники на свете — скульпторы, которых бог создал по своему подобию, ибо наградил даром воспроизводить натуру. Так не все ли равно — я или другая? Главное, чтобы это была скульптура Кристапа Аболтыня.
Кристап испачканными в глине пальцами прижал колбасу к хлебу, вонзил зубы в бутерброд и с удовольствием принялся есть, отхлебывая кофе прямо из кофейника.
Аусма выждала, пока он кончит завтрак, собрала посуду и пошла к дверям.
— Подожди! — крикнул ей вслед Кристап.
Аусма остановилась.
— Кажется, забыл тебе сказать спасибо… — И опять нельзя было понять, шутит он или говорит серьезно.
— За что? — с вызовом спросила девушка.
— Ну хотя бы за завтрак.
— Да, еда тебе явно не в пользу. — Аусма положила поднос на пол и медленно пошла обратно. — Ты становишься сентиментальным.
— Еще один признак приближающейся старости… Серьезно, Аусма, ты жертвуешь мне столько времени, а у самой дипломная работа ни с места.
— А я-то думала, что ты хочешь меня по-братски поцеловать.
— Это можно. За моральной проповедью воспоследует отпущение грехов, — улыбнулся Кристап и поднялся Аусме навстречу.
Не успел он ее обнять, как дверь мастерской распахнулась и в комнату без стука ввалился Петерис.
— Извините, я был уверен, что тут никого нет, — растерянно проговорил он.
— И поэтому пришел в гости, — сострил Кристап.
— Привет, Петерис! — Аусма протянула ему руку. — Ты явился как раз вовремя. Приглашаем тебя с Ильзе сегодня вечером на бал.
— Сегодня? — озабоченно переспросил Петерис.
— Кристап заключил договор на памятник латышским стрелкам. Перед нами полноправный автор. Надо же это как-то отпраздновать.
— Поздравляю! — сказал Петерис без особого восторга и, заметив на стене эскиз плаката, добавил: — А также и с персональной выставкой. — Он явно хотел еще что-то сказать, но умолк.
Кристап с интересом следил за непривычным поведением друга.
— Ну, что у тебя новенького? — не выдержал он. — Наверняка что-то стряслось, если охотишься за мной с самого утра…
— Ничего особенного… И все-таки… — Петерис все еще не придумал, с чего начать. — Надо бы нам потолковать.
— Аусмочка, ты, кажется, хотела позагорать? — спросил Кристап.
Аусма молча вышла во двор.
— Кофе пить будешь? Если нужны деньги, говори, не стесняйся, все равно у меня за душой ни копейки.
Что-то необъяснимое заставляло его говорить без умолку, тем более что от Петериса по-прежнему нельзя было добиться ни слова. Наконец гость набрался духу и выпалил:
— Сегодня утром в Ригу приехала госпожа Эльвестад.
Кристап не понял.
— Лигита Эльвестад… Наша Гита!
Кристап глубоко вздохнул. Неужто достаточно было выпустить из закоулков памяти стершиеся образы прошлого, чтобы они вдруг обрели плоть и зажили самостоятельной, не зависящей от него жизнью. Но друг не шутил. Белым платочком вытирал он пот с лица и старался не смотреть Кристапу в глаза. Кристап прошелся по мастерской, остановился, взял тряпку и рассеянно принялся сдирать с локтя затвердевшую корку глины.
— Она хочет тебя видеть, — услышал он голос Петериса.
— Ты совершенно в этом уверен?
— Я сам встречал ее в порту.
— Через двадцать пять лет… — медленно произнес Кристап. — Имеет ли право воскреснуть похороненный человек? Скажи мне, Пич! Имеет ли он право?